«Начальники бегали по всей зоне как ошпаренные». Политзаключенный, который вышел по помилованию, рассказал, как это было

«Ты напиши, но оно будет лежать у меня в сейфе»

Максим рассказывает, что прошения о помиловании в колонии — частая вещь. Такие бумаги составляют многие, в том числе политзаключенные.

«Пишут ребята, собирают все документы, идут с ними к начальнику отряда, как это должно происходить по правилам. И вот на этом этапе, собственно, вся судьба помилования заканчивается, — говорит он и добавляет, что такие прошения редко выходят «за пределы забора». — Там уже на что хватает фантазии начальника отряда, начинают придумывать различные причины: неправильно заполнен документ, перепиши, не так подана форма. Оформление затягивается до полугода. Иногда говорят: «Просто пока это не работает. Ты напиши, но оно будет лежать у меня в сейфе». Вот и все».

По словам Максима, некоторые заключенные пишут прошение с адвокатом. Получается документ, «выверенный по всем законам, по всем правилам». Но он обычно тоже не срабатывает. Мужчина говорит, что по таким запросам некоторым приходили отказы. Но самая частая история: «не выпустил отрядник», «кто-то не подписал».

Летом 2024-го ситуация изменилась. Максим утверждает, что в какой-то момент его из отряда вызвали в штаб. Там сидел сотрудник Генпрокуратуры.

— Домой хочешь? — спросил силовик.

— Ну, безусловно. Что за вопрос? — ответил политзаключенный.

Дальше представитель прокуратуры протянул бумагу, в которой предложил расписаться Максиму. В документе было указано, что речь о помиловании. Что дословно там было написано, собеседник уже не помнит. При этом мужчина говорит, что на него не давили:

«Это не было сформулировано как приказ. Наоборот, сказали: «Не хочешь — не надо, иди гуляй дальше, досиживай срок».

Еще через неделю Максима «дернул» начальник отряда. Он дал мужчине распечатанный документ, который тот переписал от руки. Это было обращение к Александру Лукашенко. В документе были данные самого осужденного — имя, статья и слова «прошу о помиловании».

«По-моему, там не было признания вины, — вспоминает мужчина. — Было просто «свою вину осознал», что-то такое. И «в дальнейшем обязуюсь вести правопорядочный образ жизни», не нарушать законы».

Внизу было место — можно было что-то добавить от себя дополнительно. Максим не стал ничего писать.

«У меня сложилось мнение, что это была уже такая формальность, — рассуждает бывший политзаключенный. — То есть просто нужно, чтобы человек поставил подпись, и все. А там уже распыляться… Оно не влияло: насколько большое ты напишешь «полотно» с покаяниями. Там просто нужно было зафиксировать факт, что человек обращается».

По словам мужчины, уже потом он узнал, что запрос на документы помилованных (прошение, а также другие бумаги) был из Минска. Поэтому все оформляли с большой срочностью.

«Начальники отрядов бегали по всей зоне как ошпаренные. Они не знали, что делать, потому что — как они сказали — в первый раз такое», — говорит Максим.

«Никто до конца не верил, что я реально пойду домой»

По словам политзаключенного, сначала у него были сомнения, писать прошение или нет. Максим говорит, что довольно быстро понял: это предложение, от которого нельзя отказаться, и второго такого шанса может не быть.

«Это то место, в котором лучше не задерживаться даже лишний день, — объясняет собеседник. — Основная мысль была: отсюда нужно выбираться. Тем более пока ты еще как-то остаешься человеком, пока тебя еще не сломали, не перемололи».

Максим говорит, что в момент вопроса, хочет ли он домой, «как пьяный стоял», казалось, что это происходит не с ним. После подписания первого документа политзаключенный не спал две ночи. Он опасался: вдруг это окажется чья-то злая шутка?

«Я до последнего дня сомневался: может, это какой-то прикол или какие-то игры? Никто до конца не верил, что я реально пойду домой», — вспоминает мужчина.

Новость о том, что Максим скоро освободится по помилованию, распространилась среди других заключенных. Реакции были разные.

«Поздравляли, конечно. Все надеялись, что когда-нибудь это произойдет и с ними», — вспоминает собеседник.

По словам Максима, много радости было у «гангстеров» — так в колонии называли тех, кто сидит за убийства, наркотики и по другим «неполитическим» статьям. В какой-то момент у мужчины случился такой диалог с главой другого отряда.

— Правда, что ты выходишь? — уточнил он у Максима.

— Вроде как да.

— Правильно, нечего здесь делать.

И дальше его стал поздравлять весь отряд — несколько десятков человек. Каждый подходил, жал руку или обнимал: «Дай Бог!», «Слава Богу!». Максим тогда обратил внимание, что у всех в этом отряде были белые бирки (это нейтральный цвет, такие носят обычные заключенные, в отличие от желтых у «склонных к экстремизму» политических). Другие заключенные активно интересовались, подходили, задавали вопросы: почему выбрали именно его? Мужчина и сам не знает ответа и сравнил произошедшее с лотереей.

Кто и как выбрал Максима для помилования — неизвестно. Собеседник слышал о «списках из Минска». Была и другая информация: из столицы передали количество людей для освобождения, а конкретные кандидатуры отобрала уже администрация учреждения.

«В шоке были все — это точно, — говорит собеседник. — Вообще считалось, что помилование — это какая-то сказка. В зонах, в СИЗО усердно ходит один слух: что где-то вот-вот будет пересчитываться день в СИЗО за два дня срока в колонии (сейчас один день в СИЗО считается за полтора дня в колонии. — Прим. ред.). Эта сказка там ходит из уст в уста. И все ждали: вот-вот день за два посчитается, и нам сократят сроки. Но чтобы начало работать помилование — все думали, что это какое-то чудо. Когда это случилось, все так смотрели с удивлением: «Да ладно, да не может быть».

Сейчас один день в СИЗО считается за полтора дня в колонии.

«Было максимально суетливо»

За день до планируемого выхода Максима вызвали в штаб. Там у мужчины поинтересовались, куда он поедет в случае освобождения. Он указал адрес. А уже на следующий день его отпустили.

«Это было максимально суетливо, без каких-то предупреждений, — вспоминает собеседник. — Ко мне подошел оперативник со словами: «Ну-ка, пойдем со мной». Мне показалось, что могут отправить в ШИЗО. Но привели в помещение, где проходили телефонные переговоры. «Знаешь, чего сюда пришли?» — спросил оперативник. «Ну, догадываюсь», — сказал я. «Сегодня в 12 ты выходишь», — сообщил он.

После этого Максиму нужно было связаться с родственниками и попросить, чтобы его забрали. Добраться домой самому было нельзя: освобожденного были готовы либо передать родным, либо отвезти с конвоем.

«У всех была первая мысль: так может, всех выпускают? Начали искать в интернете — в интернете ничего нет», — объясняет собеседник.

Каких-либо условий перед выходом ему не ставили.

 «Просто сказали: «Иди с Богом», — и все», — говорит он.

В первое утро на свободе Максим проспал до 11 утра, а не до пяти, как в колонии. Шутит, что сразу перешел к «мирной жизни».

«Я понимал, что все, этих лет не было. Просто где-то я вышел, вернулся, и я дома, снова вижу родителей, все продолжается», — вспоминает он.

В первое время на свободе Максиму не хотелось разбираться, почему именно его помиловали. Хотя многие друзья задавали такой вопрос.

«Не знаю и знать не хочу. Я дома, могу обнять жену, маму. Я увидел родителей, мне звонят друзья, я могу говорить больше 10 положенных минут, и все», — рассказывает собеседник.

Максим объясняет, что у него было два принципиальных момента за время в колонии: остаться собой и никого не сдать. Он считает, что с задачей справился.

«Я с этими пунктами сел, я продержался. Все, это главное. Что-то выяснять — да зачем это надо? Для меня этот страшный сон закончился. Сейчас надо жить дальше, вот и все», — заключает собеседник.

• 29
• 0
• 0
• 2
• 1
• 5
• 0
• 1