Когда в Беларуси появилось слово «драники»? Вы удивитесь, как поздно
Пять лет назад литературный критик Павел Абрамович вдруг заметил, что фактически не существует знаковых цитат из белорусской литературы, где бы фигурировали драники. Или, по крайней мере, он, по состоянию на 2018 год, таких не знал. «Драников нет у Борщевского и Богушевича, Ядвигина Ш. и Каруся Каганца, Зарецкого и Горецкого, их никто не смакует в романах «На ростанях» и «Людзi на балоце», никому никто не предлагает драников в романах Короткевича…» А так как единственное, чем хвастается наша литература перед читателями и всем миром, — своей реалистичностью, — продолжал Павел, — так если драников нет в белорусских классических книгах, то их нет и в белорусском мире».
Его наблюдение спровоцировало довольно широкую дискуссию, в которой поучаствовала даже главная провластная газета «СБ. Беларусь сегодня». Представьте себе, за два года до «выборов» 2020 года такое было еще возможно. Участники тех жарких споров ни до какой правды тогда так и не докопались. А я недавно наткнулся на следы той дискуссии и задался немного более широким вопросом: от какого времени белорусская литература да и сам наш язык знают слово «драники»?
Для меня это часть вопроса, ответ на который я ищу уже более 20 лет: когда в Беларуси появились сами оладьи из тертой картошки? Каким городам и регионам принадлежит приоритет? Пока что на первый вопрос есть только косвенный, вычисленный на кончике пера ответ.
Считается, что блюда из тертой картошки пришли к нам из Германии при посредничестве евреев-трактирщиков примерно в середине ХІХ века. Но чтобы кто зафиксировал хоть какие даты и имена — такого нет. Впрочем, обстановка в Литве, Украине, Польше ничем не отличается от белорусской. Я спрашивал у коллег в этих странах, лучших специалистов в истории соответствующих кухонь — тоже не знают, когда там появились местные версии драников. Слишком простое, «плебейское» это было блюдо, поэтому долгое время не обращали на него внимание люди образованные. А когда заметили, то оказалось, что оно уже такое давнее, что существует чуть ли не от самого сотворения мира. Загвоздка…
Однако с самим словом «драники» задачка все-таки выглядит проще. С того момента, как появился Беларускі N-корпус, стало возможным автоматизировать поиски слов и фраз во всем корпусе белорусскоязычных текстов. Ну, может, не всех, что были когда-то опубликованы по-белорусски, но довольно изрядной их части. Гугл большинство этих текстов не видит, потому что они просто не выложены в интернет. Но с помощью «Корпуса», того же гугла, а также выложенного в сети «Лексічнага атласа беларускіх народных гаворак», кажется, можно нащупать ответ на вопрос, который поставил Павел Абрамович.
С поправкой на то, что не все касающиеся темы тексты могли быть занесены в «Корпус», а также на то, что не всегда есть возможность проследить историю всех редакций нужного литературного произведения. Так вот что предварительно получается.
Довоенная белорусская литература почти не знала слова «драники». Встречалось оно всего 1-2 раза.
Надо помнить, что тогда никто не воспринимал картофельные оладьи каким-то «национальным символом», главным блюдом белорусской кухни. Таковым в послереволюционные годы считали «верашчаку» с блинами, что ярко видно из Коласовой «Новой Земли» и о чем я подробнее написал в своей статье в «Нашай гісторыі» «Ресторан «Стэла». Отпускается разная водка»: что подавали в первом белорусском ресторане».
В словаре Язэпа Дроздовича (раздел «Ботаника и агрономия») есть слово «драник». Но этот словарь так и остался на уровне личной картотеки и никакого влияния на словопользование народа не оказал.
Гораздо большее влияние могла иметь повесть Михаила Лынькова «Миколка-паровоз», впервые изданная в 1936 году, но популярная у многих последующих поколений читателей детского возраста. Я сам ею зачитывался в середине 1970-х. В ней, когда дед с Миколкой обсуждают, как роскошно, видимо, живет русский царь, дед утверждает, что тому постоянно прислуживает тысяча слуг, и даже начинает расписывать по очереди их обязанности:
Ну и пятый [царей слуга] имеет какое-нибудь дело, скажем, блинчики падает, драники или капусту тушеную…
Из этого лаконичного упоминания несведущий читатель и не поймет, что конкретно за блюдо те «драники». И к тому же я не до конца уверен, были ли они упомянуты уже в издании 1936 года, или появились в послевоенных редакциях.
А вот систематически драники начинают появляться в белорусскоязычных художественных текстах с 1950-х годов. Забытый сегодня Всеволод Кравченко, уроженец Калинковичского района, в серии пропагандистских очерков «Полесье» (1952 год) описывает, как в полесской деревне готовятся встречать первого комбайнера, командированного из Украины, и рассуждают, чем же его угостить:
К тому же украинец, ему, наверное, подай галушки с маком. А у нас на Полесье все больше драники со сметаной. Но и так подумать — чем хуже наши белорусские драники украинских галушек?
Драники едят герои пьесы Ивана Мележа «Пока молодые» (1955 год), хотя в его «Полесской хронике», как правильно заметил Абрамович, драники не встречаются. А вот уже Иван Науменко в рассказе «Новый дом» (1959) вспоминает детство:
Перевозчики сели кругом возле скатерти, разосланной на земле. Они пьют водку, хлебают борщ и смеются. Отец вместе с ними. Мать стоит сбоку, держа в руке большую ложку. Есть она не садится. Она веселая, приветливая, и я очень люблю ее такой. Я сижу на бревнах и ем драник со шкваркой. Так мы начали строить дом…
Науменко — уроженец Речицкого района, Мележ — Хойникского. Все из Восточного Полесья. Лыньков родился в Лиозненском районе, но окончил учительскую семинарию в Рогачеве и работал учителем там же, в Рогачевском и Буда-Кошелевском районах. Мог слово «драники» впервые услышать и там.
Из этого следует, что широко употреблять слово драники начали в 1950-е писатели из довольно компактного региона Беларуси. Даже преимущественно в тогдашней Полесской области с центром в Мозыре. В 1962 году, как кажется, слово впервые попадает в словари — сначала в белорусско-русский словарь под редакцией Кондрата Крапивы, а потом и в другие.
И это санкционирует его использование писателями и журналистами по всей Беларуси. А потом и устная традиция его признает, и слово становится общенациональным. Где-то на рубеже 1960-1970-х, уже при моей жизни, например, Василь Быков впервые употребил слово драники в повестях «Стужа» (1969) и «Сотников» (1970). На тот момент ему было более 45 лет, он был уже широкоизвестным писателем, имел за плечами богатый и разнообразный жизненный опыт. Но, видимо, узнал об этом слове только во второй половине 1960-х.
В разных регионах Беларуси драники называли по-разному.
От своих респондентов в фейсбуке я получил несколько десятков ответов. Из них следует, что совершенно не знали слова «драники» в семьях из Понеманья — из исторических Виленщины, Новогрудчины, Гродненщины. «Западники» называли это блюдо «бульбяныя / картафляныя бліны (блінцы, аладкі)». Встречаются варианты «дзеруны», «драчы», «картаплянікі», «бульбянікі» (последнее слово в позднесоветское и независимое время закрепилось за другим блюдом — пирожками из толченой вареной картошки). На Брестчине блюдо называли «тыртуны». Владимир Короткевич, уроженец Орши и, кстати, плотно связан также с Рогачевом, похоже, слово драники не употреблял. Как сказал художник, деятель белорусской диаспоры в Латвии Вячка Телеш, однажды при встрече с ним Короткевич пошутил: «Як умяў бы зараз місу блінцоў!»
«Лексічны атлас беларускіх народных гаворак» фиксирует более широкое распространение слова «дранікі», чем только Восточное Полесье. Согласно его данным, которые собирались в 1971—1985 годах, «драники» преобладают как раз на всей довоенной территории БССР. Даже удивляет, как точно граница распространения слова совпадает с границей 1921—1939 годов. Это может означать, что расширение слова в устной речи произошло как раз в межвоенные времена. А Восточное Полесье, возможно, было его «доменом», той территорией, где оно возникло и откуда распространилось на запад и север. И поэтому для тамошних литераторов оно было наиболее естественным.
Историю и самих драников, и слово, которое их обозначает, нужно еще хорошо исследовать, уточнять. Но уже сейчас можно сказать, что это действительно национальный символ. В том смысле, что закрепил символическое единство на большой территории через распространение печатного слова на литературном языке. Так и строились все европейские нации по классическим образцам.
В Беларуси этот процесс был и до сих пор является непоследовательным, «пунктирным». Нужны многие тысячи таких символических слов и образов именно на своем языке, со своими историческими коннотациями, с отсылками к своим известным людям, авторитетам, чтобы они сплелись в густую сеть, которая бы содержала в себе большинство здешних людей и делала бы их настоящими согражданами…
А как называли оладьи из тертой картошки в вашей семье? В ответах просьба обозначать местность и время. Это позволит получить более точную картину. Заранее благодарен всем, кто откликнется!
P.S Для сравнения интересно взглянуть, какие слова употребляются для обозначения драников в разных регионах Украины.
Белорусское слово «драники» преобладает в так называемой «Новороссии» — в тех регионах Украины, которые заселены уже во времена Екатерины II, а не Речи Посполитой, и на которые в первую очередь предъявляет свои имперские претензии путинская Россия. Возможно, потому что в общесоветский лексикон времен СССР попали именно белорусские «драники», а не украинские «деруны». И в некоторых смежных с Беларусью районах Полесья преобладают «драники».
Комментарии