Дипломат Павел Мацукевич: У нас сейчас 1937-й год

Глава посольства Беларуси в Швейцарии Павел Мацукевич в июне прошлого года закончил свою дипмиссию, вернулся в Минск и готовился в августе возглавить отдел анализа и прогнозирования уже в центральном аппарате МИД в Минске. Но 16 августа Мацукевич написал у себя в Facebook пост, который заканчивался словами «Лукашэнка павінен сысці», после чего МИД выдал ему на руки трудовую книжку. В интервью tut.by Павел Мацукевич рассказал, какие настроения были в МИД до выборов и после 9 августа, почему дипломаты хотели, но не вышли в цепь солидарности с народом и почему главную угрозу сегодняшней власти представляет сама власть.

Павялічыць

Павлу Мацукевичу 41 год. В 2002-м он окончил факультет международных отношений БГУ. С 2003-го по 2005 год работал специальным корреспондентом газеты «СБ. Беларусь сегодня». В МИД пришел в 2005-м и проработал в нем до прошлого года. Сначала — в управлении внешнеполитического анализа, затем — в посольстве Германии, затем снова в управлении, в службе госпротокола и уже до увольнения, с марта 2016 года по июнь 2020 года — Временным поверенным в делах Беларуси в Швейцарии.

«Не идет МИД выступать с заявлениями в стиле какого-то индийского кино»

— Павел, позвольте начать с последнего выпада белорусского МИД в сторону посольства США. Вы как дипломат как это оцениваете?

— Это по меньшей мере оригинальное и по характеру, и по содержанию, и по размеру заявление, и оно, конечно, не характерно для заявлений МИД, это тянуло бы больше на колонку какого-нибудь пропагандиста. Ну и потом, не идет МИД выступать с заявлениями в стиле какого-то индийского кино — такого продолжительного и витиеватого. Плюс отвечает МИД посольству, а не Госдепу, то есть в каком-то смысле неравнозначному партнеру. Мне сложно представить ситуацию наоборот: если бы в Вашингтоне наше посольство сделало какое-то заявление про Аляску или Шестой флот, опубликовало у себя в твитере, а пресс-секретарь Госдепа ответил бы, а потом еще и сам Госсекретарь США в его поддержку у себя в личном аккаунте написал: «У нас новая мода, и мы попали в точку». На мой взгляд, учитывая, насколько длинным было заявление и в каком стиле оно было написано, оно скорее всего ориентировано на внутреннюю, а не американскую аудиторию.

— А с точки зрения геополитики это уже «горит сарай, гори и хата»? МИД решил так оригинально поставить точку в отношениях с Западом и конкретно с США?

— Я не знаю, заявление же все-таки было сделано с претензией на некое новое слово, это интеллектуальная претензия, потому что там есть содержание, глубина, история — этого отнять нельзя. Но то, что это дурной знак для отношений, тут я с вами согласен. У меня на фоне этого возникают сомнения, состоится ли приезд американского посла в Беларусь и отъезд нашего посла в Вашингтон.

— Похоже, есть вероятность, что Джули Фишер будет осуществлять свою дипмиссию из Вильнюса.

— И это будет очень печально.

— Даже сын Владимира Макея Виталий, мягко говоря, сильно удивился заявлению ведомства.

— Да, но это уже какая-то иная история. Мы с Виталием с одного факультета, вместе учились на военной кафедре, на службе, правда, почти не пересекались. Виталий Макей, по-моему, очень хороший парень, специалист высокого класса, и я думаю, он бы достиг гораздо больших высот, если бы его отец не был министром — это было неким сдерживающим фактором.

— Есть ли у нынешней власти шанс восстановить отношения с Западом или мосты сожжены окончательно?

— Эмоционально кажется, что даже думать невозможно о возвращении нормальных отношений. Но, с другой стороны, если мы посмотрим назад, на нашу историю, то Лукашенко у власти уже 26 лет, и у отношений с Западом уже были сложные периоды. Тем не менее мы это преодолевали, отношения нормализовались.

В 2014 году Беларусь еще была под санкциями ЕС и, тем не менее, к нам приехали Ангела Меркель и Франсуа Олланд, я как раз был закреплен за немецкой делегацией «Нормандской четверки», и мы как дипломаты с ума сходили от того, что причастны к такому историческому моменту: целая канцлер Германии и президент Франции приехали к нам, такие исторические события происходят в Беларуси, нам тогда это казалось поворотным моментом. Хотя этому предшествовал очень сложный период, власть же и тогда часто показывала свое недоброе лицо, были и сидельцы, и брутальные разгоны. Может, не было такого уровня насилия, как в 2020-м и этом году, но политзаключенные в тюрьме тоже сидели, и им там было несладко.

Поэтому, возвращаясь к вопросу, я думаю, что так могут сложиться геополитические условия, что диалог с Лукашенко для Запада может стать наименьшим злом. Даже сейчас, в этот период политического кризиса в Беларуси, в августе-сентябре к нам было приковано внимание всей Европы, но потом случается Нагорный Карабах, и мы резко улетаем из повестки далеко-далеко на задворки. И кто знает, у нас ведь есть Минская группа по урегулированию Карабахского конфликта, и если бы там возникла необходимость активизации всех этих механизмов, все это могло привести к таким изменениям подходов, что контакты с Лукашенко не отвергались бы.

Наша история — она ведь не представляет угрозы для внешнего мира, это наша внутренняя проблема.

Лукашенко никогда не нравился западным странам — в конце 1994-го он избрался, и уже в 1996−97 годах началась санкционная пора. Лукашенко за 26 лет совершил только два официальных визита в западные страны. Можно сказать, что у нас скорее была история плохих взаимоотношений с какими-то вкраплениями нормализации.

И, что удивительно, именно в периоды этой нормализации происходило ослабление гаек внутри страны, больше свободы становилось. Сейчас мы опять переживаем очень сложный для нас, живущих здесь, период. Но это вовсе не означает, что в отношениях с Европой совсем ничего не может измениться.

«17 августа дипломаты хотели выйти и показать, что они с народом»

— Расскажите, как проходило ваше увольнение из МИД. Вы 16 августа написали пост в Facebook, где заявили, что Лукашенко должен уйти. Но, насколько я знаю, вы должны были выйти на новую должность в МИД примерно в этих же числах?

— Я вернулся из Швейцарии в конце июня, и все это время, до 17 августа, я проходил медицинские комиссии и согласования в КГБ, Администрации президента. К началу августа я с МИД согласовал дату своего выхода на новую работу, и они готовы были меня взять 12 августа — я должен был возглавить отдел анализа и прогнозирования уже в центральном аппарате МИД в Минске, но в связи с тем, что я хотел съездить со своим другом в Чернобыльскую зону, я попросил сдвинуть выход на работу на 17 августа. 9 августа я сходил на избирательный участок в Минске, а потом мы с другом сели в машину и поехали в Украину. Уже вечером мы были в Киеве и там следили за всеми событиями. Вернулись мы из Киева 14 или 15 августа, и я увидел все уже не в интернете, а своими глазами. 16 августа, посадив друга на самолет, я выложил этот пост.

На следующий день я, к удивлению коллег, пришел в МИД, как мы и договаривались с работодателем. На тот момент я со своей стороны подписал контракт, и 17 августа мне должны были выдать мою копию контракта, подписанную министром, я должен был только расписаться в приказе, у меня уже даже пропуск в МИД был, мне его 17-го утром сразу и выдали. Но когда я пошел за своим контрактом, мне сказали: «Подождите, решение по вам еще не принято».

В тот же день я попал на собрание, которое провел Владимир Макей в актовом зале. Я его послушал, посидел еще в МИД и пошел домой, сказав отделу кадров, что буду ждать звонка. На следующий день мне перезвонили и сказали, чтобы я зашел за трудовой.

Павялічыць

— То есть 17 августа вы шли в МИД, предполагая, что вас после вашего поста возьмут на работу?

— Нет, я уже не шел туда работать, я шел за каким-то решением. Там ведь была такая ситуация, что я либо должен был сам написать заявление и забрать трудовую, либо они меня увольняют. Но уволиться сам я не мог — меня на тот момент не оформили окончательно, у меня в трудовой даже записи новой нет, она заканчивается записью о моей работе руководителем посольства в Швейцарии. Но, опять же, я же не совершил никакого проступка, несовместимого с высоким званием дипломата, увольнять меня было не за что, поэтому я хотел, чтобы государство показало себя на полную катушку.

— Вы когда писали пост, понимали ведь, что вас после него скорее всего попросят из МИД?

— Я абсолютно это понимал, и я, честно говоря, не представлял, как я буду там дальше работать после всего, что случилось после выборов.

Я проработал в МИД 15 лет, из них 6 лет я работал как раз в том отделе, куда шел начальником, и я себе четко представлял, чем я буду заниматься. Это аналитико-прогнозный отдел, который занимается, с одной стороны, подготовкой аналитики по каким-то важным событиям международной жизни, с другой — и это важная его составляющая — подготовкой публичных заявлений, докладных записок. То есть моя работа состояла бы из необходимости быть адвокатом этой порочной системы.

Такая перспектива мне совершенно не улыбалась, подбирать слова, оправдывать перед зарубежными партнерами все это безобразие — это без меня.

— Можете рассказать, какие настроения были в МИД до 9 августа, когда в Минске собирались многотысячные очереди, чтобы оставить подписи за Бабарико и Тихановскую, цепи солидарности, и после 9 августа? Были ли те, кто возмущался задержаниями Бабарико, Тихановского?

— Я могу точно сказать, что это [задержания] никому не нравилось. Вышло так, что я не успел особо пообщаться с людьми в МИД, я общался с теми, с кем поддерживал связь, даже находясь за рубежом. Но лично у меня были, может быть какие-то наивные, надежды, что власти постараются. Мне казалось, что это историческая возможность для них, им надо было лишь соблюсти минимальную видимость свободного волеизъявления, и Запад, по моим ощущениям, готов был закрыть глаза на многое. Если бы не эта грубая фальсификация и чрезмерное насилие, эти выборы западными странами были бы зачтены, и мы бы продолжили путь нормализации, которым мы шли, начиная с 2016 года очень активно, по крайней мере по опыту Швейцарии я это могу сказать.

Я на эти выборы смотрел с надеждой, и то, что произошло, мне очень не понравилось. Плюс это совещание в МИД с участием Тертеля и послов… Знаете, бывает, ты видишь, что происходит, но до последнего отказываешься верить, надеешься, что может быть все-таки будет иначе, но получилось как получилось.

17 августа, могу точно сказать, в МИДе было брожение умов, эмоциональный подъем, людям хотелось выйти, продемонстрировать свою солидарность. Уже было мое заявление в соцсетях, посла Лещени, но центральному аппарату, молодым дипломатам тоже хотелось показать свою сопричастность, свою солидарность, продемонстрировать, что дипломаты с народом.

Совещанию с Макеем как раз предшествовал такой «бегунок» по внутренней мидовской почте, предложение в обед спуститься к зданию и встать в цепь солидарности. Собственно говоря, совещание, проведенное Макеем, было ответом на эту инициативу. Это совещание нагнало страху, и те, кто собирался выйти, не рискнули.

Но могу сказать, что те, кто хотел выйти, те, кто сочувствовал, они так или иначе в течение месяца-двух были из МИД удалены, и остались там те, кто если и сочувствовал, то делал это где-то в глубине души.

«Если бы Макей пошел, за ним бы пошли многие»

— Вы общаетесь с теми, кто остался работать в МИД?

— Нет, если только случайно встречаемся на улице. Это, честно говоря, чревато для этих людей, могут быть последствия. Каждый сделал свой выбор, это их крепостное право. Тогда, в августе, ведь был такой момент, когда каждый для себя должен был решить, может ли он работать дальше, закрыть глаза, переступить через это, найти оправдание или не может. Мое отношение к людям от этого не поменялось, просто я удивлен, что некоторые люди пошли на этот шаг, а те, от кого я ожидал чего-то подобного, наоборот, меня разочаровали.

Прежде всего меня, конечно, разочаровал министр Владимир Макей. По своей наивности я думал, что он сделает этот шаг. Если бы он пошел, за ним бы пошли многие, это было бы эффектом домино, карточного домика — как угодно назовите.

Почему у меня были такие ожидания? Потому что именно Макей инвестировал очень много усилий, времени, стараний на то, чтобы выстроить отношения с Западом, он на каждом шагу подчеркивал, доказывал это. Там ведь наверху, в Администрации президента, тоже были разные течения в разное время, за разными была инициатива, но поклонников нормализации отношений с западными странами было не очень много. И вот как раз Макей, на мой взгляд, был в авангарде этих людей, он активно эти идеи продвигал, воплощал, ему многое удалось.

Когда он делает заявления, что видит Беларусь Швейцарией в Восточной Европе, когда сдержанно говорит об интеграции с Россией и только в тех сферах, которые жизненно необходимы, тебе кажется, что он говорит это искренне, убежденно и идейно. И я знаю, что не только я был полон таких иллюзий, многие, кто не работает в МИД, но взаимодействует с ним, условно назовем их деятелями культуры, посматривали на Макея как на человека, который мог войти в историю, но решил из нее таким образом выйти. Это как раз пример разочарования.

Ну, а сейчас, после его многочисленных заявлений и интервью, предложений, связанных с отказом от нейтралитета, я вижу, что он — солдат системы. Мне казалось, что Макею не подойдет роль министра по делам регионов России, но, видно, я ошибся.

— А почему так произошло? Он действительно верит в систему, что «режим силен», или это страх? Ведь не секрет, что на каждого высокого чиновника у белорусских спецслужб, если надо будет, обязательно что-то найдется.

— Я думаю, что главная причина, почему те или иные люди, на которых мы рассчитывали, не вышли из системы, в страхе. Потому что на страхе построена вся эта система. И репрессивные действия, меры подавления рассчитаны на страх, что люди будут бояться выйти. Конечно, потом люди находят дополнительные причины, обоснования своим поступкам, но самая главная, исконная причина — страх.

А дальше Макей уже просто нашел оправдание себе, все эти заявления про «фашиствующую демократию» из этой серии. Знаете, как раньше говорили: лгут журналистам, а потом верят своей лжи, читая ее в газетах.

«Сотрудники «СБ» считают, что они — органы НКВД в штрафном батальоне»

— Павел, вы два года — с 2003-го по 2005-й — работали в газете «СБ». Можете рассказать, как вы туда попали и какой тогда была редакция и ее политика?

— Я этим периодом в своей жизни дорожу, это был один из самых интересных опытов в моей жизни, благодаря которому я познакомился с Павлом Якубовичем, к которому питаю искреннее уважение.

Попал в газету я случайно, я окончил ФМО в 2002 году и у меня должно было быть распределение, но его не случилось. Я таскался без работы и от безысходности даже баллотировался в местные Советы депутатов. Собрал подписи, но моя кандидатура не была зарегистрирована — у комиссии были какие-то претензии к моим документам. Я подавал апелляцию, но эта история ничем не закончилась. В конце концов я взял свой диплом и отослал его в редакцию «СБ». Мне очень быстро перезвонили и пригласили, я был обрадован и думал, что я уже трудоустроен, но на самом деле меня взяли на испытательный срок.Я три месяца просто так ходил на работу, у меня ничего не получалось, можно сказать, я был в отчаянии. Я попал в отдел внешней политики, на тот момент отдел состоял из трех человек: начальник отдела Нина Романова, Игорь Кольченко, который сейчас занимается пиаром, и я. Но за два года у меня получилось сделать имя, и поскольку я работал с внешнеполитической тематикой, ежедневно созванивался с пресс-секретарем МИД, фактически освещал их деятельность, я там примелькался, и через два года меня пригласили в управление внешнеполитического анализа МИД. Я согласился, это было очень тяжелое расставание с газетой, потому что я только-только овладел мастерством, почувствовал себя автором, как говорил редактор. В общем, уход был непростым.

Однако дипломатия была моей мечтой, я учился на дипломата. Но приход в МИД стал жутким разочарованием: во-первых, очень маленькая зарплата, во-вторых, первое время я занимался тем же, чем занимался в редакции — моими первыми заданиями было делать интервью. Я получал от бывших коллег-журналистов вопросы и просто за замминистра писал ответы на них. Это было невеселое время. Но в газете были хорошие годы, они многому меня научили.

Павялічыць

— Сегодня сотрудники этой газеты выступают в довольно странных ролях: поливают грязью независимых журналистов, участвуют в допросах задержанных участников акций протеста и просто прохожих, которым вменяют участие.

— С тех пор как оттуда ушел Якубович и пришел Жук, газета превратилась в бумажную «Белту». Во времена Якубовича мы в редакции видели весь политический бомонд Беларуси, к нему ходили все, он общался и поддерживал контакты со всеми. В отделе политики на тот момент работали журналисты, которые пришли из БДГ Петра Марцева. Якубович принимал всех, не глядя на то, что газета — орган печати Администрации президента. К Якубовичу постоянно приезжали иностранные послы, в редакции кипела не только журналистская, но и дипломатическая работа. У Якубовича были высокие требования, его газета была, я считаю, качественным информационным продуктом. С момента прихода Дмитрия Жука газета начала деградировать.

Сейчас мы находимся в состоянии информационной войны, и эти люди, сотрудники «СБ» и остальной пропаганды, считают, что они — органы НКВД — в штрафном батальоне, где штрафной батальон — это мы, вы, а они — это люди с автоматами, которые принадлежат жизни. У них нет никаких ограничителей, их не сдерживает ни закон, ни морально-нравственные принципы, поэтому им позволено абсолютно все. К журналистике, естественно, это никакого отношения не имеет.

«Решение нашей проблемы находится не в Варшаве и не в Вильнюсе»

— Многие бывшие госслужащие присоединились к командам Тихановской, Латушко. А вы?

— Я не присоединился, хотя предложения были и оттуда, и оттуда.

— Почему?

— Потому что это связано с переездом, а я не хочу уезжать из Минска.

— Вы не хотите уезжать принципиально или по каким-то личным причинам?

— В обоих штабах достаточно профессионалов. Плюс мне кажется, что решение нашей проблемы находится не в Варшаве и не в Вильнюсе. Я бы приветствовал, если бы такой центр белорусской солидарности был создан в России, потому что если брать уже точки влияния, то те страны, которые могут реально повлиять на ситуацию в Беларуси, то это скорее Россия, но там такого центра у нас нет.

— В конце августа в одном из интервью вы раскритиковали Координационный совет и сказали, что их деятельность по транзиту власти у вас не вызывает оптимизма.

— В момент создания он казался мне чем-то непонятным, я не мог понять, кто, где, кому заявил о какой-то готовности передавать власть. Плюс я не мог понять, как можно создавать структуру, в которую на тот момент уже набилось сотни членов, какое решение может принять такая структура, если даже когда собирается пять белорусов, они не могут договориться? Когда 17 августа я сидел и ждал дома звонок из МИД, мне позвонил человек и спросил, не хочу ли я войти в Координационный совет. На тот момент я не знал, что это, и готов был поддерживать все, что против власти, и сказал да. Но потом, уже разобравшись, понял, что создается что-то непонятное. Но и предложение мне не имело никакого развития.

Сейчас я симпатизирую Координационному совету, потому что эти люди находятся здесь и что-то пытаются сделать.

— А где и кем вы сейчас работаете?

— Пока у меня нет постоянной работы, я из дипломата-практика превратился в дипломата-теоретика.

«Для этого солнца настало время заката, но это закат солнца вручную»

— Вы уже упомянули Россию как единственный рычаг влияния на Лукашенко для разрешения сегодняшнего кризиса. Как вы видите работу этого рычага?

— Что касается влияния, то здесь смотря как поставить вопрос. Если рассматривать внешнеполитические факторы, то реально повлиять на белорусскую ситуацию ЕС и США не могут. Потому что не было у них, к сожалению, создано за эти годы прочных связей с нами, у наших властей не сложилось привычки тесно взаимодействовать с ними. Я повторюсь, что президент Беларуси с официальными визитами побывал в Европе за 26 лет лишь дважды. Мнения о том, что у Лукашенко или чиновников на Западе находится какая-то собственность, заслуживающих внимания масштабов, думаю, ошибочны. Никто не видел наших чиновников, министров на Лазурном берегу, не было такой привычки, они, скорее всего, ездили в Турцию, Египет, Сочи.

Были какие-то вкрапления нормальных отношений с Европой, но основной период времени — мы были под санкциями и умело выживали. Поэтому ресурс ЕС и США, к сожалению, очень ограничен. А вот ресурс России с точки зрения влияния весом. Это не значит, что Кремль может с сегодня на завтра поменять эту власть, абсолютно нет. Но вот повлиять, не оказав поддержку, может быть. Если бы не было в сентябре той встречи Лукашенко и Путина в Сочи — кто знает, что было бы.

В общем, на мой взгляд, рычаги влияния, рычаги воздействия находятся в России. Есть те, которые на поверхности, а есть те, которых мы не видим, это как айсберг. Вот эти соглашения о взаимной помощи спецподразделениями друг другу в случае необходимости, что никогда не применялось, но может примениться, наша экономическая зависимость от России, энергетическая — все это только увеличивается, растет. Лукашенко — угроза суверенитету, и она только возрастает, потому что растет наша экономическая зависимость от России.

Да, мы не видим войск, не видим переписанных пограничных столбов на «Российская Федерация», но незаметно нас поглощают. Мы не исчезнем как субъект международных отношений, потому что России нужен наш голос на международной арене. В свое время Сталин просунул в ООН Беларусь и Украину и тем самым получил сразу три голоса в ООН, а хотел все 15 республик продвинуть. Так и тут — скорее всего, формально мы останемся независимыми, но де-факто мы свою независимость теряем с каждым новым соглашением, с каждой интеграционной картой.

— А что насчет диалога, к которому призвала Тихановская? При каких обстоятельствах Лукашенко сядет за стол переговоров? Или таких обстоятельств не существует?

— Не очень хочется критиковать, но я не верю в диалог. Власть не демонстрировала даже тени диалога, даже когда казалось, что вот это тот самый момент. Все помнят момент, когда Лукашенко на МЗКТ кричали «Уходи!», а он сказал, что только вперед ногами. Это была неделя, когда он не мог по городу передвигаться на автомобиле и летал на вертолете, и даже в тех условиях он абсолютно отметал возможность диалога. Этот человек пойдет на диалог или сядет за стол переговоров только тогда, когда он будет прижат к стенке, когда это будет вопросом жизни и смерти.

А пока вопрос жизни и смерти стоит для нас, для общества. Может быть не буквально, но нас фактически выдавливают из страны, тех, кто позволяет себе думать иначе или хотеть чего-то иного. Диалог невозможен, даже если на платформе «Голос» соберется 7 миллионов голосов. Если власти не считали нужным ни считаться с нами, ни считать наши голоса на выборах, с чего вдруг они станут считаться с каким-то «Голосом»?

Для меня эта инициатива из разряда того беззубого ультиматума, когда угрожали тем, чем не управляют.

Мне кажется, это голосование было рассчитано на западные страны: мол, мы выступаем за диалог, вы выступаете за диалог, и вот мы провели масштабное исследование, аж 700 тысяч человек приняли участие, из них 96% выступают за диалог. И на Западе скажут: «Значит, мы все идем правильной дорогой, товарищи, мы все за диалог». Не знаю, это неудавшееся голосование — подарок муковозчикам, жукам, азарёнкам.

— Раз вы такой пессимист, то я у вас тогда спрошу, что ждет нас всех в ближайший год?

— Я не пессимист, я думаю, что для этого солнца настало время заката, но это закат солнца вручную. Обратный отсчет включился в любом случае. Вопрос сейчас стоит не в том, когда он уйдет, а какой ценой нам это все достанется. Сейчас цена очень высока: люди, которые сидят в тюрьмах, люди, которые попали на «сутки», люди, которые попали на штрафы.

Может быть, для Минска это не такая проблема, но для маленьких городов, где люди рискнули и вышли на митинги, это серьезно, там люди попали под такие штрафы, которые не в состоянии оплатить. В этой ситуации будет страшно, если эти люди окажутся предоставленными сами себе, если им никто не поможет и солидарность в этом смысле проявлена не будет. Поэтому я бы сейчас не выступал за то, чтобы звать людей на улицы, сейчас это лишено всякого смысла.

Даже если бы масштаб протеста 25 марта вырос до августовского, то что? Власть ведь тоже учла этот опыт, она готова лучше, чем в августе, она к весне готова лучше, чем мы. Знаете, если мы посмотрим на весь опыт Лукашенко у власти, то увидим, что он не повторяет своих ошибок. Когда у него в 1995 году случился кризис с парламентом, который хотел объявить импичмент, свободного парламента после этого не стало. Эта проблема исчезла, нет человека — нет проблемы, нет парламента — нет проблемы. Наш парламент с тех пор — это 25-е министерство, которое под козырек исполняет все приказы.

И сейчас размах репрессий на таком высоком уровне, что шансов что-то предпринять нет, поэтому нужно сконцентрироваться на помощи тем, кто попал под эти жернова.

Сейчас диктатура сама себя укрепляет этими репрессиями, ничего нового нет, можно посмотреть на сталинские времена, мы много заимствуем оттуда, такой сталинизм XXI века. Поэтому, я думаю, если будут вот такие разрозненные действия, случайные, не представляющие угрозы власти, но дающие ей возможность разобраться с каждым из нас по отдельности, дающие ей повод выдумывать эти нелепые приговоры, обвинения, то все это будет долго и печально для нас.

Думаю, что нужно предоставить власти возможность потерять бдительность, совершить новую ошибку, которой мы сможем воспользоваться. В конце концов, власть сама загоняет себя в сложные обстоятельства. С той же Россией власти пришлось взять на себя какие-то обязательства, которые ей очевидно не очень нравится выполнять. Но придется, скорее всего. Мне кажется, для Лукашенко очевидно, что его время подошло к концу, и сейчас он решает задачу какого-то своего в перспективе лет пяти, но ухода, безопасного ухода, он ищет способ себя обезопасить. Протесты, санкции — это пища для этой власти, для диктатуры, которая протестами оправдывает репрессии, санкциями — неудачи в экономике, социальной сфере и так далее.

У нас сейчас 1937 год, и нам нужно просто выжить.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 1
• 0
• 0