Вольский: Я там был достаточно экзотической фигурой со своими длинными волосами и белорусским языком. А народ был разный

Призрак языка

Было такое время, когда считалось, что по-белорусски говорят или сельчане-колхозники, или творческие деятели — писатели, художники, историки. Первая категория говорит на «грязном» белорусском языке, вторая — на «чистом». Мне было восемнадцать, я появлялся в каком-то публичном месте (к примеру, в кафе на Троицком), имел длинные волосы и говорил по-белорусски. К какой категории меня можно было отнести? Длинные волосы — значит, хиппи. Но одежда несоответствующая, нехипперская. Белорусский язык — значит, колхозник. Но длинные волосы, неформальный вид… Не складывается. Писатель, художник? Так молод еще.

Народ привык, что белорусскоязычные писатели-художники должны быть в почтенном возрасте, с богатым извилистым пройденным путем и жизненным опытом за плечами. Короче, ничего не складывалось, народ привык к определенным стереотипам, а тут они нарушались.

И возникал призрак языка — да-да, того языка, который ты когда-то учил в своей деревне, на котором ты уверенно говорил до переезда в город. А в том городе пришлось быстренько переучиваться на другой, чтобы не быть деревенщиной, крестьянином и колхозником. И ты переучился и забыл, а тут — на тебе! Напоминают, беспокоят, тревожат… Некомфортно!

Говоришь по-белорусски — значит бэнээфовец

Потом пришло другое время. Появился другой, новый стереотип: говоришь по-белорусски, значит, ты бэнээфовец! А если ты бэнээфовец, то от тебя ничего хорошего ждать не приходится. Ты хочешь все изменить, а люди не любят эти быстрые изменения. Им кажется: лучше пусть будет как есть, лишь бы не было хуже!

Однажды я попал на свадьбу. Было много людей, как у нас принято — родственники, друзья, дальние родственники, приятели… Лишне говорить, что я там был достаточно экзотической фигурой со своими длинными волосами и белорусским языком. А народ был разный, хотя большинство составляли городские жители в первом поколении (бывшие сельчане) чуть за 40. И вот я случайно подслушал разговор в курилке.

Павялічыць

Один бывший сельчанин возмущенно обращался к кучке слушателей: « Так они же хотят, чтобы всех переучить на белорусский язык! Вот чего они хотят эти бэнээфовцы!». И народ возмущенно что-то бормотал, мол, ничегошеньки себе, совсем уж зарвались националисты эти!

Белорусизация и откат назад

Потом было короткое время белорусизации. Большинство (как, кстати, и всегда) относилось к моему белорусскому положительно, но находились и агрессивные личности, мол, чего вы меня заставляете этот язык учить, я его не проходил в школе, потому что сын военного! Впрочем, таких было мало. Но шума от них могло быть много!

Потом начался откат назад. И даже не назад, не к советскому стандарту — творческая элита и сельчане разговаривают по-белорусски, остальная масса — по-русски. Нет.

В советское время творческая элита — это были неприкасаемые личности. Полубоги. Небожители. Бородулин, Быков, Гилевич … Незыблемые авторитеты.

В новом времени авторитет остался только один — первое лицо государства, остальные — да лишь бы что, мелочь.

Постепенно этим вчерашним авторитетам перекрыли пути к государственным средствам массовой информации — всем этим радио-телевидение-газетам, перестали публиковать в государственных журналах. Да и белорусскоязычное еще с советских времен телевидение стало сплошь русскоязычным.

Разговор по-белорусски стал признаком оппозиционности — все же везде говорят по-русски, а чего ты, такой умный, режешь по-белорусски? Это же не просто так? Сейчас уже отсылки к творческой элите не срабатывали — эта элита тоже ассоциировалась с оппозиционным движением — Быков, Бородулин… Они же не поддерживают власть и тот путь, по которому идет страна, правда? Ну, вот.

«Застенчивая недобелорусизация»

А потом был короткий период «застенчивой недобелорусизации», когда можно было носить вышиванку (вышимайку) и погоню на груди. Это даже (неофициально) приветствовалось. Ведь руководство государства хотело дать понять Путину, что у нас здесь не все еще сплошь российское и, если провести референдум типа крымского, то все проголосуют за Россию, нет! Мы, если что, имеем кое-какое самосознание и национальную символику, которая, хотя и отличается от государственной, но также весомая, основательная и историческая. Вот. Так что не думайте, что все так просто!

Некоторые наивные белорусы восприняли это как разворот властей ко всему белорусскому и начали праздновать победу. Рано начали.

Страна абсурда

Ясно, что застенчивая недобелорусизация не могла держаться долго (хотя ее и негласно поддерживали немногочисленные патриотически настроенные лица из руководства) и после памятных выборов 20-го она полностью свернулась. Не буду здесь рассказывать про «оппозиционные носки» или пикетирование на балконе коробкой от телевизора LG, вы и без этого знаете степень абсурда, в который погрузилась страна.

Сейчас уже говорить по-белорусски на улице или в каком публичном месте (кафе или ресторане) — просто опасно.

Ведь твой белорусский сейчас — это прямой признак не то что оппозиционности — антигосударственности! – и какая-то чрезмерно бдительная бабушка или старичок-отставник могут на тебя донести куда надо, а из этого «куда надо» выбраться очень трудно, вы же знаете.

Постепенно все белорусскоязычное и просто белорусскоориентированное приравнивается государством к «экстремистскому». Держать дома книгу Бахаревича (или Дунина-Марцинкевича!) опасно, так как какие-то властные знатоки признали это «экстремистской литературой», а из тюремных библиотек полностью «выкорчевали» литературу на белорусском языке. Видно, на всякий случай.

Чего там разбираться, какое у этого автора стихотворение экстремистское, а какое — нет, лучше сразу выбросить все белорусскоязычное. По крайней мере за это не накажут. А за то, что недосмотрели — могут. Так что лучше?

Интересно, что всем этим занимаются те самые люди, о которых говорилось выше, которые (сами или их родители) учились в белорусских школах, говорили в своих деревнях и т. п. по-белорусски, учили наизусть стихи Купалы и Богдановича (а кто-то — и Бородулина!), а вот как переехали в город, то этот «язык пейзажей» пришлось забыть. И что там забыть — выдернуть из себя с корнями. Выкорчевать. Ведь кто же из так называемых «силовиков» или чиновников хочет, чтобы его ассоциировали с (не дай Бог!) оппозиционером? Антигосударственником? Экстремистом? Никто. Ситуация гораздо радикальнее той, что сложилась в 70-х—80-х годах прошлого века, когда просто не хотели быть «колхозниками».

И что? Катастрофа? Конец? Непоправимая ситуация? Необратимые изменения?

Да нет, дорогие, я так не думаю.

Все равно в подкорке у всех нас наш язык записан, будет другое время, другая власть, другое государство – и все станет на свои места.

Если уж в советское время он не исчез (а были все условия для этого!), если за последние тридцать лет негласная борьба властей с ним не умерла (а могла!), так уже не погибнет. Воспрянет, пробудится и заживет вечно! Как Беларусь.

• 39
• 0
• 2
• 2
• 2
• 4
• 4
• 0