Купаловец Дмитрий Есеневич: Театр сегодня должен играть во дворах и на забастовках

Большинство актеров и режиссеры Купаловского уволились. На самом ли деле театра не стало или же вне государственного здания у купаловцев теперь еще больше перспектив? Мы встретились с Дмитрием Есеневичем — не только одним из самых харизматичных купаловцев, но и музыкантом, и «чиновником» в юмористических видео YouTube-канала «ЧинЧинЧенэл». О том, как он проводит ликбез на селе, как хотел бы сыграть в «Павлинке» прямо в шахте, и о том, что приходилось выслушивать в образе чиновника — в интервью Дмитрия Есеневича «Нашей Ниве».

Павялічыць

— Правильно ли понимаю, что у уволившихся купаловцев планы на будущее теперь совместные?

— Конечно, всем сейчас выгодно быть вместе: вместе не так страшно, одиноко и депрессивно, к тому же больше сделаешь. Планы есть, но не известно, насколько они осуществятся, поскольку всё может «жесточайше пресечься».

— Уволившиеся общаются с теми, кто остался в театре?

— Увы, нет. У нас был выезд за грибами — коллектив решил отметить столетие Купаловского в лесу, правда, я не смог там быть. Знаю, что с нашей стороны был обзвон, но те, наверное, не согласились присоединиться. Думаю, это дело времени, мы же не враги. В стране люди тоже разделились, и это естественно. Каждый раз, когда приезжаю в деревню к бабушке, мне приходится проводить ликбез. Пока я там, она поддерживает протест, но потом это все омывается другими красками. Знаете, как в деревнях говорят? «Мы не смотрим белорусские каналы, мы им не верим — мы смотрим российские».

— Когда коллектив театра решил выразить свою позицию, вы ожидали, что последствия будут настолько серьезными?

— Конечно, это все сразу продумывается, тем более в нашей стране. Но я не думаю, что последствия такие уж серьезные. То, что с людьми сделали в те дни и что с ними творят сейчас —вытаскивают из дворов и шьют уголовные дела за свержение власти и терроризм, — вот это серьезно. А то, что мы уволились… Ну и ладно, работаем дальше. Конечно, был расчет на то, что мы так «вау, тыдыщ». Но еще до этого было принято решение не играть спектакли: какая развлекательная программа, если такое творится? Мы бы их срывали и нас всё равно бы поувольняли, по-любому.

Павялічыць

— Как вы думаете, государство или те, кто его в этом случае представляет, видят ли они потери в ситуации с Купаловским театром?

— Нет. Потерю видят только простые люди. Мне из моей деревни позвонил бывший омоновец, который когда-то давно при задержании «пришил» человека и теперь с этим живет. В юности я с ним подбухивал и своими глазами видел, как он ест стакан и запивает водой. Так вот из-за истории с театром он плакал. Возможно, потерю осознает среднее звено аппарата — какие-нибудь секретари и помощники, а тем, кто сидит сверху, неважно.

У нас министры культуры менялись чуть ли не каждый год. Я работаю уже шестнадцать лет — знаете, сколько у меня этих министров было? И что они понимают? Они что — какие-то личности, какие-то кто-то там?.. Нет, конечно, государству такие не нужны. Пришел, нахапал денег, построил дом, поддержал семью и ушел.

— Когда сменялись министры, менялась ли ощутимо работа в театре?

— Изменение было одно — реконструкция. Помню закрытие последнего сезона в старом здании: старшее поколение актеров переживало и плакало, мол, всё — театр больше никогда не будет прежним. В итоге всех всё устроило: и сцена, и система «умный дом», победившая наш обслуживающий персонал, потому что они не могли с ней справиться. В театре сделали студию звукозаписи, которую мы и не видели никогда. Вот я, музыкант, даже туда не сходил, потому что ее так и не доделали на каких-то пять процентов. А еще и затекает. Театр — супер, и после прихода в новое здание мы начали разваливаться как семья. Зато после ухода из Купаловского мы самая что ни на есть семья.

Павялічыць

— Уход вас сплотил?

— Конечно. Мы ходили такие: «Ой, опять эти спектакли, опять эти репетиции, опять эту «Павлинку» танцевать. Как это всё опротивело». А теперь я выхожу на той же Червякова и пою «Павлинку» с таким удовольствием, что аж отлетает.

— А вы бы могли сейчас сыграть в спектакле?

— Нет, у меня была установка: «Пошли нахер, я не играю». Мы договаривались с коллегами, что выходить не будем, — такое настроение, и оно не изменилось. А какие спектакли сейчас играть? То, что происходит на радио и телевидении, что будут дожинки и всё замечательно?

Мне кажется, народ сейчас не должен ходить в театре — у нас же солидарность. Если уж ходить, то на «Эмигрантов» по Мрожеку, «Матушку Кураж» по Брехту или на «Тутэйшых» по Купале.

— То есть нам не до культуры.

— До культуры, но другой — дворовой. Вы же видите: люди с детьми выходят на улицу пить чай, приезжают артисты, потом тихари — вот такая культура. Или если бы заводы бастовали, купаловцы бы ездили «по фронтам» и играли ту же «Павлинку». Спустились бы в шахту к калийщикам — «Павлинку» в шахте было бы клёво жахнуть.

— Как думаете, почему Купаловский, государственный театр, стал таким рассадником идеологической крамолы?

— Он стоит в центре — это место силы. Сюда приходят студентами, дрыгают ножками и ручками, потом, прочитав какую-нибудь пьесу, начинают интересоваться историей, потом на гастролях во Франции сорок дней скучают по Беларуси — и вырастают в людей. Они знают, что Купала погиб не просто так, что в 1989 году в Куропатах повыплывали кости расстрелянных, что рядом находится Тростенец. Чтобы здесь никто ничего не высказывал, этот театр нужно было своевременно уничтожить — всех повыгонять и заселить чем-нибудь молчащим.

Павялічыць

— У вас лично не было проблем в театре из-за сотрудничества с «Белсатом»?

— Нет, у меня самого было опасение. Иногда я прямо говорил ребятам, мол, в таком-то скетче участвовать не буду. Самоцензура, конечно, работала, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Бывало, знакомые подходят и начинают кошмарить: «Слушай, а ты не боишься, что за тобой придут?» Ну боюсь. Нет чтобы поддержали, помогли как-нибудь, постояли рядом.

— Вы чувствовали цензуру в Купаловском?

— Не настолько всё было жёстко. Помню случай — в «Пане Тадеуше» переколбасили какую-то сцену и из четырех флагов убрали, конечно же «Погоню». Потом к постановке «Translations» театр подготовил афишу с девушкой, у которой заклеен рот, — тоже нафиг запретили.

В татаро-монгольской неволе на наших многострадальных землях власти не умеют иначе бороться со свободомыслием, кроме как запретами и розгами.

— А сегодня почувствовали больше свободы в высказываниях?

— Нет, сейчас надо всё делать осторожно, я еще и интервью ваше почитаю — если со мной что-нибудь случится, ответственность будет на вас (смеется). Высказываться без фильтров могут те, кто за границей. Но и высказывания особо ничего не решают.

Павялічыць

— Вы с Михаилом Зуем в отдельном проекте играете чиновников. Каким вы видите этот типаж?

— У нас скоро будет серия, где наши костюмы должны слиться с серой стеной. Занимая пост чиновника, ты должен играть по правилам системы — закрывать глаза, чтобы тебя нигде никак никто ничего. Тихонько сидеть и поступать, как скажут.

Впервые в этой роли мы с Михаилом засветились на капустнике: играли чиновников сферы культуры, которые рационализируют творческий процесс —советуют артистам, где делать паузы, как петь и о чем говорить. Ирина Дрига (бывший первый заместитель министра культуры. — «НН») нас похвалила и посоветовала продолжать.

Вот мы и продолжаем. Могу сказать: чиновников люди ненавидят. Когда мы снимали в нашем дворе, люди шли мимо и говорили: «Чинуша ё***ый».

Как-то мы поехали к МТЗ, чтобы снять момент, как у рабочих кончается смена и они выходят с завода. Мы стояли к ним спинами — и чего только не выслушали!

Дима Тумас, который у нас играл тихаря, тоже пережил много чего, к нему даже подходили вэдэвэшники — выручила футболка с надписью «Я/мы купаловцы».

— В последнее время вы снялись в белорусских фильмах «Авантюры Прантиша Вырвича» и «Купала». 

— Это были клёвые съёмки. Они, кстати, шли параллельно, и съемочные группы меня делили: сегодня в ночную, завтра днём, у Есеневича гастроли — мы снимаем первыми. Вот такой я востребованный актер… был. В «Вырвиче» — кони, сабли, шрамы, я придумал вставить в глаз специальную линзу. Для меня это работа, можно деньги заработать хоть какие-то. И эти два фильма для нашей страны достойные.

У нас же и российского много снимается: год назад для энтэвэшной конторы я снялся с Охлобыстиным. Я намеренно не читал его высказываний, но оно само долетает, слышал много плохого. Но он, конечно, харизматичный, мы с ним поговорили, он интересовался белорусским написанием слов, произношением, буквой «ў». Короче, я ему подарил книжку «Радзіва Прудок» Горвата.

Павялічыць

— Некоторые белорусские актеры расценивают съёмки в российских проектах как нечто вынужденное.

— Ну это работа, деньги, знакомые люди, потому что там всегда снимается много белорусов. Хотя белорусский артист, даже известный или полуизвестный, не может выбирать, поэтому и приходится работать на условиях, которые предлагают. У нас артист выживает и в кино, и в театре. Поскольку режиссура обычно слабовата, он вынужден многое придумывать сам и всё делать хорошо. Поэтому нас любят, всё время слышу, что белорусы невероятные. «Ну да, мы невероятные, тогда платите соответственно». — «Нет, ну здесь же выгодно снимать». Невероятные и дешевые!

— Что вы думаете о белорусских артистах, участвующих в провластных концертах?

— Чтобы это все амортизировать, я их не смотрю. Была же названа точная сумма, которую Безруков получил за поддержку изменений в Конституцию России. Это что, он позицию выражает? Он же работает художественным руководителем театра — всё, он в системе, нужно соответствовать.

— Вы бы пошли ведущим на такой концерт?

— Боже, вы такое даже не произносите, чтобы оно никогда не произошло.

— Но поздороваетесь за руку с тем, кто пошел?

— Поздороваюсь и поговорю, что тут такого… Если надо будет. Но не известно, во что оно выльется потом.

— Как вы пережили коронавирусный простой?

— Как все, на ногах. Не скажу, что я утонул — бывали времена и посложнее. Надо было просто не поддаваться панике. Мы репетировали в зуме, потом репетировали в театре. 

Павялічыць

— У белорусской культуры впереди подъем или упадок?

— У нас уже подъем, такого креатива не было никогда. Я считаю, что культура не в состоянии что бы то ни было кардинально менять, но сейчас зарождается наша нация, а ее формирование проходит через боль, ужас и страдания. И культура должна идти рядом. Этим она сегодня делает свое дело.

Самое трудное — ждать. Но знаете, как учителя говорят: «Если вам это не нужно, мне тоже не нужно». Если народу что-нибудь очень понадобится, он всё сможет.

• 1
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0