«Разные же есть: коммунисты, антикоммунисты, гомосексуалы, гомофобы». О российских сериалах, прорыве РТБД и зрителях — интервью с режиссером Александром Гарцуевым

О практике водить детей всем классом на спектакли, о предпочтениях зрителей, о гонорарах в российских сериалах и про безумную любовь, из-за которой мужчина готов уйти из семьи — Александр Гарцуев рассказал в интервью «Нашей Ниве».

«Ненавижу, когда школы пригоняют полные залы детей»

«Наша Нива»: Ваш театр считается самым модным. Вам нравится такая репутация?

Александр Гарцуев: По правде говоря, мне все равно. Мода быстро меняется, не хотелось бы, чтобы театр был просто модой. Хотелось бы, чтобы театр был нужным, близким, необходимым. Ну если так считают, пусть будет модным. Я даже и не слышал никогда такого. Ранее модной была одежда, музыка, а театр модный — что-то мне здесь не нравится.

«НН»: Ваша цитата: в театр надо ходить как в церковь. Поясните.

АГ: К Станиславскому надо обратиться, это не я придумал. Театр — храм. Театр — для духовной жизни, не для того, чтобы похохотать или поесть. Театр — это кафедра, с которой нужно слушать и внимать всем сердцем основы духовной жизни. И неважно — комедия, трагедия. У Станиславского есть такое выражение — «жизнь человеческого духа». Он говорил не о религии — он говорил о театре.

«НН»: У нас есть практика в школах водить детей классами на спектакле…

АГ: Ненавижу. Еще с тех пор, когда был актером театра Янки Купалы, когда нагоняли полные залы оголтелых детей. У них включается этакая стадная история. Они никогда не смотрят — бросаются копейками, комментируют. Неправильно. Дети должны ходить в театр с родителями.

«НН»: А вы что-нибудь предпринимаете, чтобы в РТБД не водили классами?

АГ: Я борюсь, но это трудно. Есть такое понятие, как финансовый план, его надо выполнять. Здесь я просто опускаю руки.

Я сам никогда не занимался детскими сказками и не буду этим заниматься. Меня раздражает этот род театральной деятельности, он неправдивый. Очень редко я за свою жизнь видел настоящие театральные сказки, которые бы захватывали детей. Остальное — это, как говорят, покос. Продали классам, скоренько завели.

Только не надо говорить, что так приучают к театру. Родители должны водить — и я такие примеры знаю, и это действительно работает. Из таких детей вырастают духовно развитые люди, если родители им помогают, учат внимать, всматриваться, а не бросаться чипсами и бутылками в сторону сцену.

Я просто вспоминаю свою молодость в Купаловском театре — вот там всякое бывало. И учительница, которая бегает по рядам и дает подзатыльники. Мне ее жалко было. Она привела сто человек — и все кричат.

«НН»: Часто ли вы сами присутствуете в зале на своих спектаклях?

АГ: Пока спектакль делается и несколько первых премьер я сижу в зале, а потом смотрю все в кабинете по трансляции.

«НН»: Почему?

АГ: Потому что я люблю покурить, а в зале нельзя. Когда смотришь в десятый раз, то часто хочется закурить.

Я это прошел, когда был молодым режиссером. Первый свой спектакль в Купаловском театре я смотрел 21 раз. Сейчас мне хватает репетиционного прогона. Невозможно смотреть бесконечно. Просто так сидеть в зале среди публики — очень тяжелая работа. Ты подключаешься к тому, что происходит на сцене, — мельчайшие погрешности. Тебя может не удовлетворять внимание публики. Я сделал свое дело, могу немножечко отдалиться.

Я не бросаю спектакль — смотрю его, делаю замечания артистам, если есть недостатки. Но смотреть сто раз одно и то же — это надо быть или нарциссом, или просто идиотом.

«НН»: За огрехи на сцене можете лишить актеров премии?

АГ: Могу, но я так не делаю. Что это за фашизм? Это называется творческая ошибка. Ну, бывает — это не специально. На то и есть режиссер, который должен поправлять. Или уточнять, когда было сделано тобой не совсем правильно. Ну как за это можно наказывать артиста? Наказывать можно за неприход на работу или приход в нетрезвом состоянии. Но это не моя прерогатива, а директора.

За отсутствие таланта наказывать рублем — нет, неправильно. За отсутствие таланта нужно просто не принимать в институт и театр.

А если берешь, то помоги человеку справиться с ролью. А рублем наказывать — это какая-то милиция получается, а не театр.

Павялічыць

«Большая часть критиков ничего не понимает в театре»

«НН»: Бывало такое, что видели, как зрители уходят во время спектакля?

АГ: Конечно. Это по-разному бывает — кто-то обмочился… Я шучу. Это обычное явление, когда кто-то уходит. Я нормально к этому отношусь.

Конечно, если встанет ползала и выйдет, я повешусь сразу же, но такого еще со мной не было.

Но я видел у других. Это, как правило, в экстремальных постановках. Приезжал однажды к нам «ТЕАТР.DOC», Москва. Там лексика. Купили люди билеты на московский театр — банкиры, солидные дяди, жен взяли, — а там: ***б твою мать, бл***. Дядьки — ничего, но они с женами — встали и пошли.

Бывает, люди недовольны идейной направленностью спектакля. Разные же есть: коммунисты, антикоммунисты, гомосексуалы, гомофобы. И быть каждому милым не приходится. Может, кому-то именно я не нравлюсь.

«НН»: А какое самое обидное замечание слышали?

АГ: Я многое помню. В последней пьесе есть такой текст у главного героя, он мне очень нравится: «Я не злопамятный, я долгопомнящий». Что-то есть в жизни, что я помню, но это не замечания — это предательство, лицемерие.

Ну какие замечания? Вы имеете в виду критиков? Я их вообще не люблю, потому что…

«НН»: …убивают творчество?

АГ: Нет, они не вредят. Большая часть из них просто ничего не понимает в театре. И слушать их — ну, тогда я ничего не поставлю. У них такая работа — критиковать. Ну и пусть — они мне не помощники, к сожалению.

Таких глыб, как Лев Анненский или Наталья Крымова у нас нет, пусть они не обижаются. Критиканы и критики — разные вещи.

«НН»: Когда со спектакля зритель уходит с ощущением «я ничего не понял», это чья-то ошибка?

АГ: Две причины могут быть. Или низкий интеллектуальный уровень зрителя, культурная неподготовленность, или режиссерская концепция слишком закручена.

«Ничего не понял». Не знаю… Ну что ты делал эти два часа в зале? Встал бы и пошел пиво пить, там все понятно.

Театр — это не трактир и не клуб. Театр — это работа и не только для режиссера, актеров, но и для зрителя. В храме тоже не весело, правда? Но ходят люди туда — подумать, поговорить с Богом, проверить себя.

«НН»: Вы около 20 лет в режиссуре. Как за это время изменилась театральная публика?

АГ: Изменилась — это стало заметно с приходом в нашу жизнь интернета. Публика стала опытнее, стала разбираться в театре. Такого раньше почти не было. Публика стала моложе, тоньше. И меня радует, что в глазах я вижу интеллект. Правда, не меняется гендерная картина: как раньше тётки, так теперь девушки. И это всем известно, что 85% зрительской аудитории — женщины.

«НН»: А почему так? Почему не идут мужчины?

АГ: Козлы потому что. Если честно, то, мне кажется, что женщина — существо более духовное, ранимое, чуткое. Так устроена жизнью — она ​​должна охранять, должна сочувствовать. И в театре именно об этом идет речь, поэтому женщины тянутся. Хотя делают театр в основном мужчины.

«Спектакли про голые задницы уже не проходят»

«НН»: Вы говорили, у театра есть плановые финансовые показатели. Вас, как творческую личность, это не сдерживает?

АГ: Конечно, сдерживает. Но разумно. Может, я хочу космический корабль и буду всем говорить: ну не дали мне поставить космический корабль, в конце спектакля мы все взлетаем. Ничем мы не отличаемся от других театров. Ездим по свету и видим, что не беднее украинцев, грузин живем. Может, и беднее, чем театры в Москве, Лондоне, но это разные калибры.

«НН»: Я к тому, что если нужен определенный процент наполняемости зала, вы отказываетесь от того или иного эксперимента?

АГ: Нет, этого я не делаю категорически. Я знаю эту тенденцию. Только что упомянули о качественной смене публики — знаете, уже про голые задницы не проходит, то что было в 90-х годах. Этим уже не соберешь зал. Вот у меня последняя премьера — «Сірожа»: сложная пьеса, долгий спектакль — 3,5 часа. Билетов не достать! Здесь удалось. Мое поколение приходит посмотреть на нашу молодость, а ваше приходит посмотреть на молодежь 40 лет назад, которая такой же была, только немного по-другому одевалась и жила в другой среде.

Не легкий жанр — гарантия достижения успеха у публики. Ведь театральная публика стала умнее.

Это не все люди на свете. Театральная публика — это 6% населения. Ну если совсем хорошо, то 10%. В Минске тысяч 200 ходит в театр раз в год. А понимаете, что такое, например, Могилев или Гомель? Там репертуар меняется быстро, так как 6% — это очень мало людей. Раз, два, три — и подавай новую постановку. У нас в столице есть шанс продержаться подольше.

Павялічыць

«НН»: Есть ли вещи, которые хотели бы, но не можете поставить из-за цензуры?

АГ: Всё, что я хотел поставить, я ставлю. Не помню такого случая. Конечно, я должен представить план перед министерством. Вот пойдем на следующий год утверждать — в министерстве фиксируют те названия, которые мы говорим, и потом дают под это деньги.

«НН»: Бывало, чтобы не давали?

АГ: У меня нет.

Иногда бывает, что сам отказываешься от какой-то идеи, но это уже абсолютно творческая вещь. Когда понимаешь: ой, давай прекратим, пока не поздно. Бывают проблемы с авторским правом, когда начинаешь разговаривать с автором и он ставит свои условия, даже не финансовые. Когда говорят: нет-нет-нет, это все написано так, что и слова убрать нельзя. А я зачем, печатник? Я сокращаю всё, и рукописи переправляю, это мое творческое право, но если на это дают разрешение.

Снова возвращаюсь к Станиславскому: пьеса — это повод для спектакля. Вот то, что написано на бумаге, — литературное произведение. А спектакль — театрально-зрелищное произведение, он отдельно живет, как фильм. Фильм никогда не может быть прямым показом литературного произведения, это ерунда.

«НН»: Признайтесь, кто из современных авторов самый капризный?

АГ: Из белорусских? Нет, капризных у нас нет.

Та история, которую я вспомнил, произошла с российским автором, который очень хотел, чтобы я его поставил. Даже Курейчика когда ставил — он же такой, за словом не полезет в карман, — нормально разговаривали. Говорю: Андрей, мне нужно здесь и здесь убрать. «Саша, делай как хочешь». Я не помню капризных, которые бы кулаком стучали. Думаю, что это черта белорусского нации.

С Юлией Чернявской тоже нормально было: пришла на читку, потом на премьеру. Я ее предупредил, что отдельные куски немного иначе сделаю. Она спросила как. Там сцена: Новый год и девушка читает стихи Пушкина. Говорю: знаете, девушки тогда, в 80-е, очень любили Асадова. Она такая: ну конечно, Асадова. Одобрила эту замену.

Дима Богославский… Все споры с Димой остаются здесь, в этом кабинете. Спорили с ним, но договаривались на берегу.

«НН»: Вы рассказывали в одном интервью, что вам массово несут пьесы.

АГ: (Кивает в сторону шкафа.) Вон они там все лежат.

«НН»: Что самое бездарное читали в последнее время?

АГ: Этого г*** полная полка. Я не выбрасываю, пусть лежит. А сколько на почте… Неинтересная тема — графоманы. Только знаете что? И правда, полно людей, которые пишут. Есть такие, которые сами книжки издают, теперь же всё можно. А потом ходят и раздают. Книжку же выбрасывать нельзя — ну пусть лежит, может следующим поколениям пригодится.

«НН»: Бывший руководитель РТБД Карачевский говорил, что у нас в театрах не хватает оригинальных белорусских комедий. Согласитесь?

АГ: Мне кажется, на сегодня в РТБД хватает оригинальных комедий. Более чем. Могу назвать (берет программу): «Адамавы жарты», «Мудрамер», «Калі заўтра няма…», «Пакуты ад здаровага сэнсу», «Партрэт», «Білет на брэсцкі цягнік». Я думаю, что Карачевский говорил, потому что была такая ситуация в то время, несколько лет назад. Но мы постепенно эту проблему закрыли.

«Переспать за роль не предлагали»

«НН»: За те годы, что работаете художественным руководителем, удалось повысить доходность театра?

АГ: Да.

«НН»: Насколько?

АГ: Это вопрос к директору. Но помню, что здесь были довольно пустые залы в то время.

«НН»: Какие сейчас самые кассовые постановки?

АГ: «Сірожа», «Бетон», «Мудрамер», «Тры Жызэлі», «Гендарныя выкрунтасы», «Кар’ера доктара Рауса».

«НН»: С вашим приходом на треть обновился актерский коллектив. Почему это сделали?

АГ: Это нормальное явление: с приходом нового художественного руководителя меняется команда. Мне захотелось освежить труппу выпускниками Академии искусств. Те люди, которых я привел, теперь являются ядром, они все в главных ролях, на них держится этот успешный репертуар.

Павялічыць

«НН»: Обиды были?

АГ: Конечно. И сейчас есть. Что поделаешь? Это жизнь. В театре есть примы, есть балласт. Здесь не может быть социального равенства.

«НН»: Вам предлагали когда-нибудь переспать за роль?

АГ: За роль нет. Предлагали за другое.

«За день съемок в российском сериале актер может заработать столько, сколько за месяц в театре»

«НН»: Российские сериалы — зло?

АГ: Почему? Для белорусских актеров это основной доход. Завтра я пойду сниматься в сериале под названием «Вспышка».

«НН»: О чем он?

АГ: Как всегда, про бандитов, про мордобой. Я там должен играть вместе со звездами. Почти все сериалы снимают в Минске, потому что здесь дешевле. И наши артисты счастливы.

А если серьезно, зло это или нет… Я думаю, это явление времени. Может быть, довольно длительного. Но и это пройдет. Уже и сейчас есть хорошее кино — пока что оно называется арт-хаус, фестивальное.

«НН»: А пересматриваете сериалы со своим участием?

АГ: Как правило, нет. Нечего делать! Я телевизор вообще не смотрю. Потом кто-то звонит: «Видели тебя, видели».

«НН»: Съемки в российских сериалах — это легкие деньги?

АГ: Это тяжелые деньги, но хорошие.

Если артист может заработать половину месячного заработка, а иногда и целый, за один день, то это того стоит. А поскольку артисты в театре получают где-то на уровне грузчика или продавщицы, то это необходимо. Я, например, не запрещаю артистам сниматься. Есть такие случаи в Минске, когда дирекция запрещает, — актеры тогда бросают театр, ведь жить за что-то надо.

«НН»: А какие в среднем зарплаты в театре?

АГ: Ну не знаю, 500—600 рублей, может, 700 у кого-то из актеров, не больше.

«НН»: Вы, как заслуженный деятель культуры, можете себе позволить поехать в отпуск на Канары?

АГ: Начнем с того, что на Канары я не хочу. А сколько туда стоит поехать?

«НН»: 800 евро где-то.

АГ: Ну, это небольшие деньги. Просто я туда не поеду. Я поеду к себе на хутор, на границу с Литвой, и там у меня будут Канары. Знаю, что наши артисты тем не менее то ли в Черногорию, то ли в другие страны почти каждый год ездят. Снимаются в кино, зарабатывают — не такие уж они и бедные.

Я секрета не открою, говоря, что в театре небольшие зарплаты. И я ценю наших актеров за то, что они любят театр, за то, что за эти деньги работают. И я разрешаю сниматься в кино. Они правильно относятся к этому кино — не как к славе. А как к тому, чтобы тупо заработать деньги, — и потом работать всем сердцем в театре.

Я лишь говорю им, что они должны предупредить меня как можно раньше — я это в план вставляю и обхожу все проблемы. Не знаю, почему в других театрах проблемы с тем, что артисты снимаются в кино. Я за семь лет ни одному человеку не сорвал ни один съемочный день. Зато артист тебе будет благодарен, будет отдаваться на работе, зная, что не надо хитрить, кпутиться.

Павялічыць

«Зоя жертвовала ради меня здоровьем, иногда репутацией»

«НН»: Вы счастливый человек?

АГ: Конечно. Я стал тем, кем хотел. Только сейчас стал понимать, что мне вообще в жизни везло. И поступил в театральный случайно, и попал в тот театр, который хотел, Купаловский, случайно, и режиссером, наверное, стал случайно. Я просто попадал в тот момент, когда надо было это делать.

Поступал бы я на год раньше или позже, меня бы не взяли, потому что я знаю, кто набирал в те годы, и я бы не подошел. Я мог подойти только Александру Ивановичу Бутакову. До этого набирал Луценко, который меня бы не взял, а потом — Раевский, который тоже не взял бы.

Мне везло, поэтому зачем мне жаловаться на судьбу? Все у меня нормально. Нервы немножечко расстроены, но это издержки профессии.

Как я говорю студентам Академии искусств: «Знаете, что такое театральный институт? Это четыре года порчи психического здоровья. И кто больше его испортит, вот тот и становится хорошим актером». Если у тебя нервная система очень гибкая, когда ты вызываешь ощущение — вот как я теперь у вас — не совсем адекватного человека (хотя это не так, я больше играю), то это профессиональный навык.

Вы сидите и смотрите на меня, мол, таких придурков в жизни не бывает. Вот в театр и приходят на таких: «Смотри, что делается». А это всего лишь профессия.

«НН»: Ну а дома вы какой?

АГ: Ой, совершенно другой. Спокойный, сонный, много сижу в планшете, компьютере. Думать приходится дома.

«НН»: Вы с женой Зоей Белохвостик, примой Купаловского театра, вместе уже 35 лет. Вам завидуют?

АГ: Думаю, что да. Почему бы не завидовать? Нормальные люди, особенно женщины завидуют (улыбается). Шучу…

«НН»: Когда вы познакомились, вы были женатым человеком, если не ошибаюсь.

АГ: Не совсем так. Я был еще не женат. Наше знакомство довольно длительное, мы вместе поступали в театральный институт, мне было 17 лет. Я поступил, а она нет. И уже спустя много лет наши пути пересеклись. Мне тогда было лет 25.

«НН»: И тогда вы уже были женаты. Что может заставить мужчину уйти из семьи?

АГ: Любовь. Безумная любовь, невыносимая. Вы просите объяснить, что такое любовь? Открывайте Петрарку, почитайте сонеты Шекспира, ну хотя бы Богдановича любовную лирику — может, там есть ответ. Я не знаю. Но любовь — это серьезная штука.

«НН»: В одном интервью вы говорили, что цените жертвы, на которые Зоя ради вас шла. А чем она пожертвовала?

АГ: Своим здоровьем, может, когда-то и репутацией, положением. Всем, что имела. Знаю, не было такого, что бы она не отдала, чтобы выручить меня. А ситуации всякие бывали, когда требовалось выручать.

«НН»: Работать с женой в разных театрах проще?

АГ: Нет, может, даже сложнее. Было проще, когда вместе работали, каждый занимал свою нишу. А теперь один на одном корабле, другой — на втором. Но я всегда интересуюсь, что происходит в Купаловском, там часто бываю, и Зоя приходит сюда на премьеры. Так что информационного вакуума нет. Но Зоя говорит, что я меняюсь здесь. Я не очень понимаю, то ли в лучшую, то ли в худшую сторону. Все равно я ощущаю себя купаловцем. Купаловский театр — это не место работы, это происхождение, национальность: она не меняется.

«НН»: Бывает ли, что критикуете работу жены и дочери на сцене?

АГ: Я же не критик. Когда они работают в спектакле, поставленном не мною, как же я могу критиковать? Это неправильно. Когда сам ставил спектакль, замечания, может, и делал, бывало. Но знаете, и Валя, и Зоя — высокого уровня актрисы. Я так говорю не потому, что это мои близкие. Это правда, и это подтвердят другие. У них есть понятие ответственности и профессионального отношения к своей работе.

«НН»: Ваша жизнь — это трагикомедия, фарс, драма?

АГ: Трагикомедия. Я хочу относиться к себе саркастически, с самоиронией.

Самое плохое, когда у художника — я говорю в широком смысле — раздуваются щеки, возникает мания величия, нарциссизм. Тогда очень смешно наблюдать за такими людьми — бронза аж вылазит.

Я не хочу таким быть. Потому что в жизни очень много смешного происходит.

Павялічыць

• 1
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0