О ворах в законе, «опущенных» и церквях на зонах — беседа со священником, который служит в колониях и тюрьмах
О служении в колониях, про зеков и их отношение к Богу «Нашей Ниве» рассказал иерей Георгий Лопухов, председатель Синодального отдела Белорусской Православной Церкви по тюремному служению.
«Наша Нива»: Сколько лет вы занимаетесь тюремным служением? Как попали на такую должность?
Георгий Лопухов: Я председатель отдела уже четвертый год. Я не «занял должность» — был назначен решением Священного Синода. На такие места, где необходимо быть доступным, мобильным, решением патриарха Кирилла обычно назначают белых священников, а не епископов. И вот, выбрали меня.
Кроме того, я по-прежнему настоятель Введенского прихода Минска, уже 15 лет.
«НН»: А была возможность выбирать, когда вас назначали на тюремное служение? Могли отказаться?
ГЛ: Мы не работаем, мы — служим. Фактически как в армии. У нас отказов не бывает. Куда тебя Церковь поставит, туда ты и должен идти. Это не перевод на какую-то должность, а дополнительное послушание.
«НН»: А сколько всего священников служит в белорусских колониях и тюрьмах?
ГЛ: 69 человек. Один — в колонии № 8 в Орше, находится все время на территории колонии. Он даже считается сотрудником Департамента исполнения наказаний, руководителем кружка духовно-нравственного воспитания. Его трудовая книжка лежит там, в колонии.
Остальные приезжают в соответствующие исправительные учреждения время от времени: кто-то раз в неделю, кто-то чаще, кто-то реже.
«НН»: Храм в колонии, тюрьме — это что?
ГЛ: У нас 8 отдельных храмов, канонически построенных. Остальные — это специально оборудованные помещения в зданиях. Большие помещения и не нужны, поскольку заключенные разных режимов не должны пересекаться между собой, одновременно много человек не бывает. Если служба проходит, то для остальных ее транслируют по внутреннему радио.
После службы священник с чашей проходит по камерам, если кто-то пожелает причаститься.
Храмы в тюрьмах не принадлежат Церкви — это здания Департамента исполнения наказаний, хотя многие, построенные как храмы, и используются соответствующим образом.
Все помещения в колонии периодически обыскиваются. Обыскивают и храмы, так как в них также присутствуют заключенные, некоторые помогают священникам. Да и сам священник за всем уследить не может, что-то могут спрятать запрещенное.
Но если войти с собакой в храм, то его надо вновь освящать. Существует своя специфика вхождения в алтарь — к некоторым вещам в алтаре военные не имеют права прикасаться.
Эти вопросы нужно оговаривать. Чтобы не было моментов кощунства со стороны администрации и чтобы мы с пониманием относились, так как все же это территория режимного объекта, где не пионерский лагерь, а преступники.
Ранее бывали случаи, когда обыски происходили в отсутствие священника. Теперь все процедуры проходят при нем. Он сам показывает все вещи, престол. Военные ничего не касаются сами.
«НН»: А вы сами часто бываете в исправительных учреждениях?
ГЛ: Довольно часто. По праздникам выезжаю. Я бываю по всей Беларуси.
«НН»: А что больше всего вас впечатляло в этих учреждениях на первых порах?
ГЛ: Во время одной моей встречи в колонии строгого режима я начал проповедь, а некоторые заключенные вставали и уходили. Я подумал, что я что-то не так говорю, что им неинтересно… Человек 20 ушли.
А там сидел человек, один из авторитетов преступного мира. И он потом подошел ко мне, улыбнулся и сказал: не надо смущаться, батюшка, это уходили те, кто думал, что им подарки будут раздавать. Дословно сказал: «Не чанжуйся, батюшка, это лохи, которые пришли за подарками».
«НН»: А было ли такое, что ждали от посещения колонии одного, а оказалось другое? В плюс или в минус.
ГЛ: Матери осужденных за наркотики говорили о бесчеловечных условиях содержания заключенных, перенаселенности…
Я понимаю, каждая переживает за то, что их дети получили большие сроки. Статьи Уголовного кодекса очень жесткие. И да, может, для впервые осужденных это довольно жесткое наказание, не совсем правомерное, но есть и определенные достижения со стороны государства — немного остановили число преступлений по этой статье. Но… Роста нет, но и значительного падения мы не замечаем.
Я посетил колонию №3, «Витьбу», на которую жаловались матери. Поехал специально в выходной, когда все не на работе, а в казармах. Определенные вопросы были — насчет спортивного городка, например, — но все было не так плохо. Перенаселенности я не увидел. Я служил в армии в Архангельске, у нас были такие же двухуровневые койки.
Правда, три года назад койки стояли все же в один ярус. Людей, конечно, стало больше. Но вони никакой не стоит, люди за собой следят. Всё аккуратно. Большинство же людей с высшим образованием.
Дополнительные умывальники были построены. Я увидел стиральные машины: из пяти одна «Атлант», остальные — «Самсунг». Я когда в армии служил, у нас не было вообще стиральных машин! У нас был один кран с холодной водой. Вверх поворачиваешь — вот тебе «душ», вниз опускаешь — можешь стирать под ним. А в колонии банно-прачечный комплекс, пять стиральных машин и пять холодильников, доверху забитых едой. Родственники же помогают.
Я побывал в каждой камере, спрашивал, есть ли проблемы. Все говорили — существовать можно. Не жить — существовать, говорят, можно. Ничего особенно страшного нет.
Я после объяснял матерам: не забывайте, что дети же не поссорились в песочнице, они пошли на преступление.
«НН»: Про осужденных за наркотики. Политика государства в отношении таких осужденных — она правильная?
ГЛ: Церковь не правозащитная организация. Моя задача — помочь людям за решеткой, чтобы они не утратили человеческий облик.
«НН»: Но ведь есть приказ относиться к ним не так, как к другим. Их содержат отдельно. Зеленые нашивки существуют?
ГЛ: Да, они действительно с зелеными нашивками ходят. Как мне объясняли, некоторых содержат в учреждениях, где есть заключенные с большим количеством судимостей. По закону они не должны пересекаться. Ну и сделали зеленые нашивки, чтобы издалека было видно, и можно было пресечь любую возможность контактов.
А теперь стараются сделать отдельные зоны для осужденных за наркотики. Не знаю, насколько это оправдано. Я слышал от самих сотрудников Департамента исполнения наказаний, что это не совсем хорошо. Может, в ближайшее время что-то и изменится.
Но нужно помнить, что любое преступление, связанное с наркотиками, — это участие в убийстве. Сознательном убийстве. Наркотики — это смерть.
«НН»: А что делать заключенным другого вероисповедания? К ним также приезжают свои священнослужители?
ГЛ: Договор заключен только между Департаментом исполнения наказаний и Православной церковью. И есть пункт, согласно которому, если к православному священнику обращается человек другой веры и просит встречи со своим священником, то православный священник такую встречу должен обеспечить.
Попытки такие были. Но пастор одной христианской церкви, которую иногда называют сектой, ответил, что если ему дадут выступить перед всей колонией, то он выступит, а к одному не поедет. Такая же история была с христианскими баптистами, отказались ехать к одному.
«НН»: А мусульмане?
ГЛ: У нас есть небольшие общины мусульманских верующих в тюрьмах. Но там сунниты с шиитами не дружат. И имам, который здесь служит, для [некоторых из] них — никто, они «грязным псом» его называют.
«НН»: Священник обязан хранить тайну исповеди. А если он узнает на исповеди о преступлении? Он может сообщить администрации?
ГЛ: Мы озвучивать ничего не можем. Но должны приложить все усилия, чтобы предотвратить преступление. Если священник узнает, что что-то готовится, он может сказать: Иванова отсадите в одиночную камеру. Объяснять не будет, но администрация понимает, что что-то происходит и просьба мгновенно выполняется.
«НН»: Это когда преступление готовится. А если преступление произошло, и священник узнал?
ГЛ: В одной колонии была история. В тюрьме не принято матом ругаться — если ты кого-то куда-то послал, то это воспринимают буквально. Если пацан сказал, то должен потом и сделать то, что сказал. За это расплачиваются. И за грубое слово человека убили заточкой в столовой. Члены православной общины скорее всего знали, кто это сделал. Священник наложил на всю общину епитимию [вид религиозного наказания. — «НН»], вынужден был реагировать. Но кто убийца, священник не знал.
«НН»: А если бы узнал?
ГЛ: Он бы отстранил убийцу от причастия. Это максимум, что священник сделает. Рассказывать администрации он ничего не может.
«НН»: А вообще, как реагируют на священников представители «блатных»? Те же самые «воры в законе» как-то мешают, помогают?
ГЛ: У нас все зоны «красные». Криминальные авторитеты на них не управляют. Если кто-то пытается оказывать влияние, администрация это пресекает. У нас один авторитет есть, о котором я наверняка знаю. Его содержат в одиночке.
«НН»: А деление на касты? «Опущенные» существуют?
ГЛ: Да, существуют. В колонию № 8 я привозил мощи мученика младенца Гавриила, был большой праздник, служба. К мощам подходили поклониться, поцеловать. Перед службой ко мне подошли несколько человек, сказали: «Мы из «обиженных». Как нам себя вести?». Я сказал: вы же знаете закон, становитесь в конец очереди, чтобы никого не смущать, и всё. Они последними поцеловали, я протер тряпочкой с одеколоном стекло и после них поцеловал мощи.
«НН»: Зачем одеколон?
ГЛ: Все банально — дезинфекция. Надо предохраняться от болезней как-то, в тюрьмах хватает туберкулезников.
Вообще, на церковные предметы законы насчет «опущенных» не переходят. После них прикасаться можно. Также не распространяются законы и на священника. Я пью из чаши после «опущенных» и на меня это никак не влияет в глазах остальных заключенных. Могу прикасаться к «опущенным».
Главное держаться иерархии — эти «опущенные» обычно всё знают и сами идут к мощам, или чаше, или на исповедь последними. Они то же Евангелие целуют, тот же крест, главное только, чтобы они делали это после всех. К тому же они всегда предупреждают, что из касты «обиженных». Мы стараемся донести заключенным, что перед Богом все равны, но переступить через эти правила очень трудно, нужно долго вести общину к этому.
«НН»: А как заключенные относятся к священнику, который попадает за решетку? Вот сейчас Константин Бурыкин сидит.
ГЛ: Любая ошибка священнослужителя рассматривается обществом очень пристально. Осужденный священник — большой соблазн для других, кто верит. Ведь заключенные смотрят на священников как на что-то принципиально иное: «Да, поп толстый, машина у него дорогая, но он не такой, как я. Он не украл ничего, не ограбил, не совершил преступления».
Но особого отношения в колонии к осужденному священнику не будет. На самом деле, далеко не на всех зонах существует особое отношение за преступления. Если педофилия, то еще могут быть последствия, а если осужден за насилие, то уже не всегда. Статья и статья. Ну, да, будет несколько иной подход, может, кто-то не будет за руку здороваться… Но того, что было раньше, теперь в большинстве исправительных учреждений нет.
Что касается Бурыкина — то я давно его знаю. Что с ним случилось — надо разбираться. 15 лет назад, когда я с ним познакомился, он был искренне верующим, целеустремленным человеком. Но падение происходит незаметно. Где-то с ним что-то произошло, чего он и сам не заметил.
«НН»: Говорят, существуют специальные молитвы: «Молитва при заселении в камеру», «Молитва для отбывания по этапу». Это правда? Кто их составил?
ГЛ: Да. Их составили священники, может, кто-то из осужденных выстрадал. Эти молитвы проверила Церковь, чтобы не было нарушений канонических правил. В официальных сборниках, типа «Молитвослов для заключенных», вы этих молитв не найдете. Но и крамолы в них нет.
«НН»: А как в колонии соблюдают пост?
ГЛ: Там и без того пост. Заключенные не жируют. Поэтому мы стараемся, чтобы они соблюдали перед причастием не трехдневный пост, а сутки.
«НН»: А Великий пост, например?
ГЛ: Он перестал курить — вот уже и пост. Ведь если он от пайки откажется, то что будет есть?
«НН»: Кстати, а в женских колониях священники бывают?
ГЛ: Да, конечно. Приезжают и туда.
«НН»: Говорят, на женских зонах тяжелее, чем на мужских.
ГЛ: Женщины более жестоки. И есть одно преступление, которое они никогда не простят — детоубийство. Если мужчины, иногда, и педофилию могут простить, то на женских зонах очень жестокое отношение к тем, кто убил своих детей.
«НН»: Скажите, а священник бывает у тех, кто осужден на расстрел?
ГЛ: Некоторые хотят встретиться. Отец Василий, который встречался с приговоренными к смерти, рассказывал, что многие каются, надеются, что Лукашенко помилует. Не было таких, кто бы хотел умереть. Но те парни, которых осудили за взрыв в метро, — священник предлагал встречу, они отказались.
«НН»: Расстрелянных потом отпевают?
ГЛ: Нет. Никто же не должен знать «технологию», срок исполнения, не должен знать расстрельную команду.
«НН»: А что самое сложное в вашей работе?
ГЛ: Мы же понимаем, что много кто приходит на службу со своими целями. Кто-то, чтобы повлияло на УДО, кто-то просто так, ведь в церкви хорошо, тепло, потом с батюшкой можно чаю попить. Но хорошо, если хотя бы пять человек действительно тебя услышат. Мы же не слепые, мы все понимаем. Но надеемся, что, может, хоть еще один услышит, обратится к Богу. И будет не пять, а уже шесть.
И есть еще важный момент. Ко мне иногда приходят люди, вышедшие на свободу. Приходил бывший карманный вор, честно сказал: вышел, все деньги пропил, помогите. Попросил 30 рублей — поесть и паспорт оформить. Я дал, велел только потом билеты принести. Он принес, говорит: спасибо за человеческое отношение. В заключенных есть это — знание, что, когда в церковь придешь, тебя поймут. Не просто дадут денег, а поймут. Да, ты пал, не сдержался. Но тебя здесь поймут.
Комментарии