Бывший архиепископ Гродненский Артемий: Как хочется умереть так, чтобы не было стыдно, что я священник!

— Владыка Артемий, вы так долго не давали никаких интервью, почему решились прервать молчание?

— Это было вынужденное молчание, связанное с понятными жизненными обстоятельствами. Но в последнее время все чаще можно услышать, что все, что происходило в Гродненской епархии, было плохо. То было не так, это… И вот сейчас только все приводят в порядок. Этим обесценивают много хорошего, что происходило в нашей епархии. Много хороших священников делали очень хорошую работу, строили храмы, создавали общины, работали с детьми. Много всего было. Об этом нужно вспоминать. Я понимаю, что остановить людей, говорящих неправду, не получится, это вопрос позиции, но говорить о добром, вспоминать его нужно.

— Владыка, каким образом сложилась ваша жизнь после того, как вас отправили на покой вопреки вашему желанию?

— Наверное, еще рано об этом говорить, это ведь буквально «на днях» случилось, еще года не прошло.

Самый страшный вывод, что вся архиерейская братия практически единогласно отправила меня, так сказать, на покой.

— Но это было вопреки вашей воле, я правильно понимаю?

— Ну конечно, я даже был уверен, что такого не будет. Я от Москвы мог ждать все, что хотите, но не от белорусского экзархата. Все-таки свои люди, и я знаю их взгляды. А тут единогласно, когда экзарх стал их всех спрашивать, все: «распни, распни, распни», вот. Поэтому, конечно, мне только оставалось сказать: «Спасибо вам, святители, что дунули, что плюнули». Я им сказал так: «Вы убираете меня ни за что! Все ваши обвинения несправедливы».

Обвинение номер один: он разделил паству на две части.

Никого я не делил, ее разделила общественность. И церковь оказалась за бортом. И к ней очень негативное отношение. Если бы, хоть частично, кто-то отвечал и на эти вопросы людей, мы сохранили бы православие хотя бы для народа.

Второе, в чем меня обвиняли, что я писал воззвание к своей пастве как пастырь, но я считаю, что исполнял свой долг. Имею я на это право каноническое? Да. Мне сделали замечание и попросили в дальнейшем от своего имени не выступать, чтобы это не было принято как мнение церкви. Сказали, что все вопросы решаются только на синоде. Я после нашего разговора что-нибудь, какое-то воззвание, обращение писал, говорил? Нет. Владыка Гурий говорил, игуменья Гавриила говорила, а архиепископ Артемий нет. Но я виноват.

В чем проявилась моя непокорность? Что запели «Магутны Божа»? Так мы в храме всегда его пели и сейчас поем во всех храмах «Магутны Божа». «А вот, мы вам уже делали предупреждение не петь, а у вас все равно в Никольском храме дети запели». Но откуда я знал, что они запоют? Вы знаете, какая программа у детей в Никольском храме? И я не знал. Моего благословения там не было. Никто меня не спрашивал. Это в компетенции классного наставника. А какого-то официального отступничества с моей стороны тут нет.

Показали мне какую-то фотографию, на которой на пасхальных яйцах изображена «Погоня». Я не рисовал «Погоню» на яйцах. А если какой-то ребенок нарисовал, то фотография откуда взялась? Я никакого преступления не вижу — это древняя геральдика, тем более с крестом. Крест Евфросинии Полоцкой.

— Вас слушали, владыка? Или просто игнорировали?

— Как говорится, «он слушал в одно ухо, а в другое у него все вылетало». У них была программа исполнить приказ по части такой-то. Пять раз мне эти яйца вспоминали (пасхальные яйца с белорусской «Погоней») в течение вечера. Представляете, у меня голова разболелась. А у меня еще со здоровьем проблема была, после похорон митрополита Филарета плохо себя чувствовал. Мне было очень тяжело там находиться. Я потом поднялся и сказал, что «по вере вашей да будет вам». И ушел из синода. Поэтому фактически такого, как бы сказать, изгнания… не было.

Ну да, они получили указание и молча его исполнили. «Дабы сохранить церковь». Как всегда, у нас традиционно это было. «Давайте этот храм разрушим, чтобы остальными нам разрешили пользоваться». Такая психология духовенства послевоенного периода.

Потому что все архиереи наши — они остались на Соловках и на Беломорканале. И новое поколение духовенства — оно воспитывалось еще старыми протоиереями, которые уцелели. А послевоенный период — это уже были самоучки и воспитанники тех, кто приспособился. И не секрет, что, так сказать, священноначалие избиралось ЦК ВКПБ, с его разрешения «благословлялись» кандидатуры. Партия сказала «надо», архиереи ответили «будет». Вот.

Поэтому до сих пор идет инерция той волны, когда смиренно все исполняем, дабы не было чего хуже. Как бы чего не вышло, по этому принципу. Поэтому там кого-то обвинять в предательстве сложно.

К сожалению, это еще при владыке Филарете начало формироваться. Он, конечно, человек-легенда. И то, что он сделал, останется в истории, может, когда-нибудь вопрос о канонизации поднимется. Но эта школа была ему присуща, к сожалению. И она оставила след, и сегодня она еще живет в церкви, и об этом надо подумать. Но ваше поколение другое, как я говорил, когда выступал, что нам стыдно перед вами, ребята. Вы еще совесть свою, так сказать, еще не обкакали. Вас в этом приспособленчестве не воспитали. Поэтому держитесь.

А вторая проблема для них, что каждый из них понимает, что если он сейчас скажет: «А владыка Артемий прав», то надо подниматься и садиться со мной рядом.

— Владыка, как быт ваш складывается?

— Архиерейский собор определил дотацию от епархий, где архиерей находится на покое, патриарх благословил служить в храме «Белорусских святых», с правящим архиереем не конфликтуем, строим в нашем поселке храм в честь Матери Божией и Ее образа «Утоли моя печали». Конечно, ощущение себя «врагом народа» не из приятных, но поддержка простых христиан вселяет надежду.

Сколько мы красивых слов слышали о Гродненской епархии, какая современная, как она думает о православии, как она ценит народную культуру, как она ценит свою «бацькаўшчыну» и все прочее!

Священники говорят, а что делать? Конечно, никуда ты не денешься. Но уступать же нельзя. Как святейший патриарх Кирилл говорил в Петербурге на двадцатилетие кончины митрополита Никодима, он сказал, что «владыка Никодим воевал за каждую крестилочку». Но вот эта система приспособленчества — продолжение «сергианства». Церковь существует как раз на крови мучеников. Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи.

Да, я христианин. Даже маленький пример я тебе приведу. Был такой канал, назывался ТБН, «телевидение благих новостей». Случайно его обнаружил и иногда смотрел. Там в основном протестанты. Но бывало, и православные, и католики выступали. И один протестант рассказывал, пастор, что его отец тоже был пастырем, но он работал на стройке, в отличие от наших батюшек, которые сидят на окладе церковном и очень легко уязвимы.

А они сочетали приятное с полезным, Марфа и Мария, душевное, телесное деланье и духовное деланье. Он числился на производстве и что-то там делал, вот, а в свободное от работы время они собирались и пили чай, с Библией. Когда милиция приходила, они Библию клали в карман и говорили: «Мы чай пьем. Сегодня у Лёли день рождения. Лёля нас угощает». И вот. И приехали они семьей на БАМ, отец ему говорит: «Ты завтра идешь в школу первый раз». — «Да, папа». — «А ты помнишь, что ты христианин?» — «Конечно, папа, я помню, что я христианин». — «Но и оставайся таковым». Он приходит в школу. Учительница говорит: «Вот у нас новый ученик и он еще не пионер, вы знаете. Мы будем принимать его в пионеры. Вовочка, а когда тебе удобнее, чтобы мы тебя приняли в пионеры?» А он: «Никогда». — «Так когда ты будешь пионером?» — «Никогда». — «Почему?» — «А потому что я христианин». Смех в классе и гробовая тишина, учительница в полуобморочном состоянии. И больше такого вопроса не было. Нечто подобное говорил патриарх, что когда его вызвали и спросили: «Почему ты не пионер?», он сказал: «А можно я буду ходить в галстуке на службу?»

Это другая христианская традиция, их учили отстаивать свою веру, не стесняться ее.

А у нас практикуется: «Ты не высовывайся. Иконочку надо класть в сервант». Вот так мы воспитаны. Иконочка должна быть в серванте. «Господи, благослови!» — «Ой, спасибо! До следующей встречи». «И никому ничего не говори. В церковь не ходи, это опасно. Можно и дома помолиться. Иконочка ведь есть в серванте. Только ключик не потеряй».

Поэтому это существует, так сказать, приспособленчество. И, к сожалению, оно сегодня еще опять-таки работает.

Поэтому все это требует осмысления. Языком болтать и я герой. А вот возьми, как говорится, скажи: «Я христианин», как это было в древней церкви. Растерзали христиан, поднимается еще пять человек: «А мы тоже христиане!» И у бедного императора, понимаешь, кондрашка. Во-первых, жалко, столько денег угробил, и все впустую. Вместо того, чтоб люди убежали бы от страха и забыли про это, так они еще прямо тут заявляют: «А мы христиане!» Чем больше мучений, тем больше христиан. Парадокс, который необъясним. Никаких рефлексов самосохранения. «Спаси и сохрани» — это не от простуды, так сказать, не от двойки на экзамене, а это спасение жизни, которая превратилась в борьбу за выживание, которая превратилась в войну всех против всех, как Александр Шмеман пишет.

Поэтому то, что я очутился за бортом, надеюсь, что это научит кого-то плавать. А когда плаваешь, легкие развиваются и насморк кончается.

— Как сейчас себя ощущаете спустя время?

— Избавил Господь от бремени власти, от ответственности за тех, кто с тобой рядом. Гораздо ощутимей видишь свои грехи, промахи и малодушие. Уединение имеет плюсы и минусы. Верю, что Господь «пасет мя и ничтоже мя лишит».

— Владыка, скажите, изменился ли ваш взгляд на события, происходившие в 2020—2021 годах? Может быть, вы сожалеете о каких-то своих словах?

— Меня рукоположили где-то в 1982 году, если не ошибаюсь, во диаконы, а в 1984 — в священники. Когда я был диаконом, нас настоятель заставлял служить 7 ноября и 1 мая благодарственные молебны. Вот за это мне было стыдно. Когда я был священником, я нигде ничего такого за собой не помню. Хотя всякое могло быть. Я всегда старался в проповеди говорить иносказательно, и подчеркивал, что одно у христиан оружие против зла — это любовь.

Мне было бы стыдно перед прихожанами, если бы мы об этом молчали. Хотелось бы, чтобы все было по-христиански. Есть ответственность церкви в чрезмерном пресмыкательстве. Этим она отталкивает от себя людей.

— Нет сожаления?

— Неважно начало, важен конец. Господи, как хочется умереть, чтоб не было стыдно, что я священнослужитель!

— После того, как с вами так поступили, была простая человеческая обида? Сильно переживали? Может быть, отношение друзей к вам изменилось?

— Конечно, переживаешь. У нас в церкви много лести. И так во всем обществе.

Архиереи, они люди одинокие, лишенные внимания, чисто человеческого порой. Поэтому лесть: подбадривала, какой-то жизненный тонус давала. А сейчас увидеть, что человек, который и к белорусской культуре относится прекрасно, и был в прекрасном общении, и которому как-то помогали, выдвигали, — сейчас боится поздороваться… как бы чего не вышло… Не мне судить, конечно, но это разочарование. Кто-то зайдет, навестит, даже принесут хлеба самодельного, и это дорого.

— Владыка, как вы восприняли новость о нападении России на Украину 24 февраля?

— Не по-христиански!

— Владыка, тогда еще один вопрос. Если хотите, отвечайте, если не хотите, не отвечайте. Как вы в общем оцениваете позицию руководства Русской православной церкви, в частности патриарха Кирилла, конкретно вот по этой ситуации с так называемой «спецоперацией»?

— Я считаю, что это не от Духа Святого.

— Вы следите за новостями церковной и политической жизни в Украине?

— Приходится слышать, читать, невозможно сейчас от этого спрятаться.

— Что может сделать простой христианин, чтобы помочь Украине?

— А самое простое, что может сделать простой христианин, он должен молиться за Украину.

— Владыка, если бы у вас была возможность обратиться к украинцам, не только к православным, а просто как христианскому пастырю к людям, вот какие бы слова Вам бы им хотелось сказать?

— Я бы сказал: «Браточкi, трымайцеся! Хрыстос Уваскрос!» 

• 211
• 6
• 7
• 11
• 17
• 27