Новые исследования проливают свет на проблемы белорусизации 1920-1930-х годов, важность этого процесса в воссоединении белорусских земель и причины невозвращения белорусской Смоленщины в состав Беларуси.
Провозглашение в марте 1918 года Белорусской Народной Республики подтолкнуло большевистское правительство в Москве к созданию альтернативного советского проекта белорусского государства, которому до этого в существовании отказывали в условиях приближения «мировой революции» пришлые руководители Северо-Западного обкома РКП(б) и Западной области.
30-31 декабря 1918 года в Смоленске была принята резолюция об объявлении самостоятельной Советской Республики Беларуси в пределах аналогичных с границами БНР. На следующий день, 1 января 1919 года, Временным рабоче-крестьянским советским правительством во главе с Дмитрием Жилуновичем была провозглашена Социалистическая Советская Республика. Основным территориальным ядром ССРБ стали Витебская, Гродненская, Могилевская, Минская и Смоленская губернии, где доминировало белорусское население.
Белорусское государство в этих пределах просуществовало пару недель. Так называемому Центру показался такой «подарок» слишком щедрым: уже 16 января Центральный комитет РКП(б) без предварительного обсуждения с правительством Беларуси отобрал назад три губернии, Витебскую, Могилевскую и Смоленскую, чья белорусскость и во времена Российской Империи не вызывала у исследователей никаких сомнений.
Большевистским властям не нужна была национальная Беларусь, а только буфер с западными государствами. Чтобы «обезопасить Республики от опасности проявления в них националистических стремлений», как говорили московские эмиссары, урезанную Беларусь даже заставили воссоединиться с Литвой в единую советскую республику. Но советские проекты были разбиты штыками польской армии, полностью оккупировавшей новосозданную буферную республику.
После Рижского мирного договора 1921 года белорусский проект вновь заинтересовал большевиков, желавших превратить его для многих белорусских масс, оказавшихся теперь под Польшей, в символ национально-освободительной борьбы. В это же время разворачиваются процессы белорусизации и встает вопрос возвращения отобранных этнических территорий в состав Белорусской республики.
Процессы белорусизации, ставшие официальной основой советской национальной политики в БССР с июля 1923 и вплоть до конца 1932 года, также осуществлялись, пусть и с гораздо меньшей интенсивностью, в сопредельных с белорусской территорией регионах РСФСР, то есть отобранных Витебской, Могилевской и Смоленской губерниях. Во многом именно культурно-просветительская политика местных властей в отобранных губерниях поспособствовала возвращению в результате двух «укрупнений» значительной части территорий Витебской и Могилевской губерний. Но Смоленщина в состав Беларуси уже передана не была.
В 2021 году смоленские историки Евгений Кодин и Ольга Кобец опубликовали первую обстоятельную монографию о процессах белорусизации в РСФСР в межвоенный период «Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы», на которую дал положительную рецензию исследователь становления белорусской государственности Юрий Борисенок. Эта монография во многом раскрывает важность процесса белорусизации в воссоединении белорусских земель и причины оторванности белорусской Смоленщины от Советской Беларуси.
Эта тематика по политическим причинам долгие десятилетия игнорировалась в советской историографии. Даже в постсоветское время на нее не обращали внимания, в отличие от, например, основательно исследованной советской украинизации.
Монография начинается с рассмотрения спорной позиции шведского специалиста Пера Андерса Рудлинга касательно белорусизации, сформулированной в его монографии «Подъем и падение белорусского национализма. 1906-1931 гг.» (The Rise and Fall of Belarusian Nationalism, 1906—1931).
Работа Рудлинга ранее уже была раскритикована белорусской исследовательницей Еленой Марковой, доктором Карлова университета, «за одностороннюю подборку фактов и материалов, которые часто складываются автором монографии в довольно манипулятивные выводы», направленные против самого белорусского национального движения и процессов белорусизации. Российские исследователи поддержали возмущение «достаточно слабой базой источников»при «зачастую очень резких выводах автора».
Исходя из отсутствия у населения потребности в белорусской самоидентификации, как считает Рудлинг, белорусская национальность «приписывалась» местному населению «сверху» усилиями чиновников, которые руководствовались соображениями политическими в гораздо большей степени, чем реальными потребностями коренного населения. Основываясь на экспертных данных этнографов, без учета самоидентификации местного населения целые регионы записали в белорусские. Именно поэтому белорусизация вызвала в обществе оправданное сопротивление, как пишет Рудлинг.
На самом деле же в национальной политике большевиков «самоидентификация местного населения» в качестве основного принципа практически не применялась, а вот «экспертные данные этнографов» часто играли весьма существенную роль.
«Особенно ярко насильственный характер белорусизации проявился во время территориального укрупнения БССР в 1924 и 1926 годах за счет российских территорий, где совсем незначительная часть населения владела белорусским языком, а власти заставляли население «менять язык» против их воли».
По оценке автора, население оказывало массовое сопротивление проведению властями политики белорусизации. Неприятие «насильственной белорусизации» объясняется тем, что она существенно ограничивала мобильность населения, особенно белорусской молодежи, в условиях резко набиравшей темпы экономической модернизации, так как «навязываемый» ей белорусский язык не соответствовал языку повседневного общения.
Такие методы осуществления национальной политики Рудлинг называет деспотичными, а само проведение белорусизации, по его мнению, не имело ничего общего с интересами населения республики, а было выгодным только для части белорусских националистов, в том числе на высоком государственном уровне, главной целью которых стало конструирование белорусского национального самосознания.
Многие оценки шведского исследователя Пера Андерса Рудлинга (на фото) опровергаются фактами из монографии смоленских исследователей.
В реальной советской Беларуси 1920-х годов все было совершенно иначе. Не было ни «насильственной белорусизации», ни националистов во власти (большевики такими никогда не были), ни «навязывания» белорусского языка, а было крестьянство, которое составляло свыше 80% населения и говорило в быту исключительно по-белорусски. Распространение же среди белорусских крестьян письменности на их родном языке было важнейшей частью процессов модернизации общества.
«Российские» же территории, присоединенные во время укрупнений 1924 и 1926 годов, такими, как известно, стали исключительно путем отъема у первой в истории Белорусской Советской Республики. Их белорусский этнографический характер ни в 1919-м, ни в 1924-1926 годах сомнений на серьезном научном и политическом уровне не вызывал.
Рудлинг в своем констатировании наличия сопротивления белорусизации прав, хотя нет оснований говорить, что белорусское население республики в большинстве своем не было заинтересовано в национальной политике.
Выявленные на сегодня источники, конечно, фиксируют определенное сопротивление белорусизации, но исключительно на уровне «писем к властям», посылавшихся учителями и другими грамотными гражданами. Вполне возможно, что на этническом пограничье уровень недовольства мог быть и высоким, особенно в Смоленской губернии, где в последние десятилетия существования Российской империи появились земства и были открыты земские школы, дававшие более качественное начальное образование по сравнению с церковноприходскими школами.
Авторы монографии дают интересный вариант речи наркома по делам национальностей РСФСР Иосифа Сталина на Х съезде РКП(б) 10 марта 1921 г. В стенограмме съезда приведена такая версия:
«Деревня — это хранительница украинского языка, и она войдет во все украинские города как господствующий элемент. То же самое будет с Беларусью, в городах которой все еще преобладают небелорусы. Точно, что белорусские массы пока что не очень живо, так сказать, не с очень большим интересом относятся к вопросу развития их национальной культуры, но несомненно, что через несколько лет, по мере того, как мы апеллируем к низам белорусским, будем говорить с ними на том языке, который им понятен прежде всего, — естественно, что через год-два-три вопрос о развитии национальной культуры на родном языке примет характер первостепенной важности, и поэтому я не согласен с автором записки, который говорит, что мы искусственно внедряем белорусскую национальность».
Позже в сборнике речей Сталина по национально-колониальному вопросу, а затем и в собрании его сочинений этот текст был изменен, из него были исключены размышления о недостатках белорусских масс, а также прогноз о сроках созревания белорусского вопроса, который в свете решений XII съезда РКП(б) в 1923 г. оказался вполне точным.
С 1921 г. руководство БССР поднимало вопрос о возвращении белорусских территорий из Советской России в состав Белорусской республики. II сессия ЦИК БССР в советском порядке зафиксировала необходимость присоединения к Советской Беларуси «территорий Гомельской и Витебской губерний, являвшихся однородными с БССР в естественнонаучно-исторических, экономических и этнографических отношениях». В марте 1923 г. необходимость территориального расширения Советской Белоруссии была официально оформлена решением VII съезда КП(б)Б.
На взгляд же местных руководителей Смоленщины разного звена, «так называемого «белорусского вопроса» как отдельной национальной проблемы ни в Российской Империи, ни в Советской России никогда не существовало. На Смоленщине, к примеру, белорусы воспринимались местным населением в значительной степени как часть русского народа, говорящая на особом русском языке».
Такой взгляд достаточно нейтрально воспринимался в московских структурах в первые годы советской власти, в том числе и более полутора лет после объявленного в апреле 1923 г. XII съездом РКП(Б) курса на коренизацию. Смоленские власти, впрочем, напрасно надеялись спустить на бюрократических тормозах новую национальную политику партии и государства.
Кодин и Кобец отмечают, что тактика партийного и советского начальства Смоленщины была двуединой и сводилась, с одной стороны, к отрицанию наличия сколько-нибудь многочисленного белорусского населения в регионе, а с другой стороны, к акцентированию действительно объективных трудностей местной школьной системы 1920-х гг., из которых следовало, что им было «не до белорусизации».
Ну как не сравнить эту позицию с политикой нынешнего руководства Беларуси: сначала экономика, медицина, ямы на дорогах, да что угодно — а после уже «эта ваша мова»?
Проблемы действительно существовали, так, по итогам 1927 года четвертая часть детей бедноты бросала школу, не доучившись учебный год, что сильно влияло в том числе и на проведение белорусизации.
В 1926 г. Смоленское начальство достигло серьезного успеха в своем отрицании наличия белорусов в регионе: по данным Всесоюзной переписи, в Смоленской губернии из общей численности населения в 1 292 712 человек было зафиксировано всего 20 408 белорусов, из них в деревне — 15 201.
Местные власти и до этого называли достаточно скромные цифры белорусского населения. Авторы монографии на архивном материале кропотливо фиксируют расхождения в статистических данных 1925-1926 гг., которые направлялись в центральные органы советской власти.
Так, в докладе Смоленского губиспол-кома о работе с национальными меньшинствами в Президиум ВЦИК в январе 1925 г. сообщалось о наличии в губернии 53 037 белорусов, или 2,62 % от всего населения Смоленщины. В отчете же Смоленского губоно о работе среди национальных меньшинств с октября 1925 по июнь 1926 г., направленном в Наркомпрос РСФСР, белорусов оказалось уже 80 276 человек, из которых 62 041 проживал в сельской местности и 18 235 в городах. И в том же отчете в разделе о работе совета по национальным меньшинствам при губоно писали о том, что белорусского населения «около 84 000».
Эти сведения шли вразрез не только с исследованиями начала XX в. известных белорусских специалистов Е. Ф. Карского и М. В. Довнар-Запольского, но и с несомненными в своей достоверности работами видного смоленского этнографа, выпускника историко-филологического факультета Московского университета Владимира Николаевича Добровольского (1856-1920)16. Более чем 1000-страничный «Смоленский областной словарь» Добровольского, увидевший свет в 1914 г., категорически убеждает в преобладании в языке смоленского крестьянства белорусских элементов: из 16 560 словарных статей около 80 % содержат слова и выражения, однозначно присущие белорусскому языку.
Представляется, что именно это обстоятельство имела в виду профессор Смоленского государственного университета Екатерина Николаевна Клетнова (1869-1938), выступая 2 июля 1923 г. на межведомственном губернском совещании комиссий по вопросу белорусов. В резолюции совещания значился такой ответ на вопрос: «Какой процент, в каких уездах имеется белорусское население в Смоленской туб.?»:
«Белорусского сельского населения во всей Смоленской губ. за исключением Гжатского, Сычевского и части Вяземского уездов находится до 90 %».
И хотя российские исследователи выражают недоумение по поводу такой оценки, однако оговорка о «части Вяземского уезда» показывает, что цифра точно не взята с потолка. Клетнова была не только этнографом и археологом, но и дочерью вяземского уездного предводителя дворянства и реальную ситуацию в родном уезде знала досконально, равно как и труды Добровольского и других современных ей специалистов.
Не случаен и сам факт проведения такого совещания в Смоленске в начале июля 1923 года. С целью ускорения решения вопроса о возвращении восточнобелорусских земель руководство БССР использовало стремление советских лидеров показать, что в СССР, в отличие от буржуазной Польши, проводится правильная национальная политика в отношении даже небольших наций. Не случайно, что вопрос об укрупнении БССР в принципиальном плане был решен на заседании ПБ ЦК РКП(б) 12 июня 1923 г. при обсуждении доклада комиссии ЦК «О работе среди белорусов в Польше».
Комиссия ЦК РКП (Б) также фактически дала старт процессу реальной белорусизации в БССР. Уже на ее первом заседании она запросила «Наркомнац о национальном составе населения (в процентном отношении) пограничных районов, прилегающих к Беларуси».
Смоленское совещание и сформулировало ответ на данный вопрос. Однако тогда сведения, озвученные Клетновой, судя по всему, остались невостребованными, хотя в итоговом протоколе комиссии неоднократно упоминалась Смоленская губерния.
Губернские руководители имели основание опасаться того, что комиссия примет решение о немедленном расширении БССР за счет белорусских территорий Витебской, Гомельской и Смоленской губерний. В этом процессе могло найтись место и Смоленску, где в конце декабря 1918 г. была провозглашена белорусская советская государственность и где располагались органы управления Западного военного округа, с 1926 г. ставшего Белорусским военным округом.
Но вопрос о расширении БССР в итоговом протоколе был отложен во времени и при его решении предполагался учет мнения губернских парторганизаций. Начинать же немедленно комиссия велела именно процессы белорусизации образовательных структур в этих губерниях.
Правда, в том же июле 1923 г. Наркомпрос РСФСР значительно облегчил Смоленскому губоно задачу для начального этапа белорусизации. Пилотным регионом стал Горецкий уезд. В Горецком уезде мероприятия по белорусизации школьной системы действительно начались с 1923/1924 учебного года, но уже по ходу его смоленские власти перестали за это отвечать.…
В результате длительных переговоров и согласований 4 февраля 1924 г. Президиум ВЦИК принял постановление о передаче БССР территорий с преобладающим белорусским населением. В состав БССР вернулись 15 уездов и ряд волостей Витебской, Гомельской и Смоленской губерний, в том числе из последней — Горецкий уезд, где только начали белорусизацию, и Мстиславский уезд.
В Смоленске получили важную для себя временную передышку и могли наконец забыть доклад Клетновой, тем более что профессор, чьи инициативы не встречали поддержки новой власти, в 1924 году выехала из СССР и осталась в Чехословакии. Отныне смоленские власти могли сознательно ориентироваться на как можно более скромные цифры белорусов, проживающих в губернии, прикрываясь следующим аргументом: «труднее всего поддается учету белорусское население».
Далее уже следовало упоминание о некоторых волостях всего двух уездов, где белорусское население точно имеется и «живет в волостях Смоленского и Рославльского уездов, граничащих с Белорусской республикой: Любавичской, Руднянской, Монастырщинской, Петровичской, Шумячской и Хиславичской Рославльского уезда». Данные переписи 1926 г. порой подвергались сомнению самими смоленскими властями в официальных бумагах, но при этом небольшая численность «белорусского национального меньшинства» никогда не подвергалась сомнению.
В одном из отчетов губоно указывалось, что «по предположениям белкультработников эта цифра не соответствует действительности. Имеются факты, указывающие на то, что при последней переписи населения Смоленской губ. зачастую белорусы механически относились к великороссам (Монастырщинская вол.) или когда население двух соседних деревень по национальным обликам, похожих одна на другую, относились к двум национальностям (Любавичская вол.).
Это явление объясняется тем, что местные работники, в частности, переписчики не учли и не учитывают политической важности данного вопроса и само население уже настолько обрусело, что оно не придает белорусизации никакого значения».
Осторожный тон документа с подстраховкой на мнение немногочисленных и лишенных всяческого политического авторитета «белкультработников» дополняется здесь важной ремаркой об ускоренном обрусении сельского населения.
Авторы монографии дают интересное объяснение этому феномену: «Более существенным основанием к наметившемуся снижению численности смоленских белорусов в середине 1920-х гг. стало стремление последних более активно включаться в начавшиеся индустриально– и социально-модернизационные процессы, которые гораздо значительнее проявлялись как раз в российских, а не в белорусских регионах и предоставляли существенно больше возможностей белорусскому крестьянству для социального лифта. Все это не могло не сказываться и на численности белорусского населения губернии. Оно будет сокращаться на всем протяжении двадцатых годов XX столетия.
При этом речь будет идти не о физическом сокращении численности белорусов, а об их самозачислении в состав российского этноса путем саморусификации и предпочтения родного белорусского языка общесоюзному языку — русскому».
К этому стоит добавить, что на выбор смоленского крестьянства влияло также подспудное понимание как близости ставшей с марта 1918 г. столицей советского государства Москвы, так и вполне естественного отсутствия значимых проектов индустриализации в пограничной БССР.
Дальнейшее «окончательное решение белорусского вопроса» было уже делом советской бюрократической техники. Белорусизационные процессы затронули лишь малую часть региона. Основной формой практической белорусизации на Смоленщине стал не перевод на белорусский язык органов государственной власти, а создание белорусских школ с обучением на белорусском языке. Что четко отличалось от проведения украинизации в РСФСР. При таком раскладе обычный и для ранней советской действительности формализм проведения белорусизации органично сочетался с факультативностью ее существования.
И хотя в реализации политики украинизации всегда наблюдалась хорошая концентрация формализма и показухи, важное отличие от ситуации с белорусизацией состояло в куда более значительном финансировании образовательных проектов. Помимо Наркомпроса РСФСР, в украинизации в российских регионах активно участвовали власти УССР, что позволяло присылать сотни украинских учителей не только в Центральное Черноземье и на Кубань, но и на Дальний Восток и в Казахстан.
Ничем подобным власти БССР не обладали, их помощь белорусизации в РСФСР сводилась к организации краткосрочных курсов для переподготовки учителей в Минске, финансировавшихся Центральным белорусским бюро Наркомпроса РСФСР, присылкой учебной и методической литературы и эпизодическим проведением фольклорно-этнографических экспедиций сотрудниками Инбелкульта.
В результате дело белорусизации на Смоленщине было практически целиком отдано на усмотрение местных властей, вынужденных, впрочем, считаться с постоянным контролем Наркомпроса РСФСР.
При этом материалы монографии опровергают категорические выводы Рудлинга о «массовом сопротивлении белорусизации» и свидетельствуют о нераспространенности явления в Смоленском регионе.
Но это совсем не удивительно, ведь смоленские власти, руководствуясь выгодными для них данными переписи 1926 г., уже тщательно минимизировали масштаб явления, после чего формально поддерживали белорусизацию «по малому кругу». Губернская газета «Рабочий путь» даже регулярно критиковала недостатки проведения этой политики. Впрочем, финансировать белорусизацию в самом Смоленске городские власти отказывались. Ответственный работник Отдела национальностей ВЦИК Залман Островский в своей книге 1931 г. приводил такой красноречивый факт:
«Смоленский горсовет и в 1928 г. продолжал считать, что «белорусов в Смоленске нет и о них не нужно говорить». И своим решением передал средства, запланированные по бюджету губернского отдела народного образования на культурно-просветительскую работу среди белорусского населения в городе, на жилищное строительство».
Но и такой протест против белорусизации едва ли можно назвать массовым явлением. Архивные и газетные материалы убеждают, что и в смоленской глубинке массового недовольства белорусизацией не было, против высказывались отдельные представители местного начальства и интеллигенции.
Так, 23 августа 1927 г. «Рабочий путь» раскритиковал председателя волостного исполкома Демидовского уезда, бывшего рабочего одного из ленинградских заводов, с которым во время экспедиции встречался сотрудник Инбелкульта историк и этнограф Александр Шлюбский.
«Когда Шлюбский говорил по-белорусски, председатель <…> спросил его, на таком ли языке читают лекции в Белорусском университете, потом сказал: «Удивительно, какой некультурный и необразованный народ — белорусы. Ведь у вас говорят в университете точно так, как говорят неграмотные и неразвитые крестьяне в моей волости».
Стоит заметить, белорусским словом владели и самые грамотные и развитые представители тогдашнего смоленского крестьянства, к которым относились и выдающиеся русские поэты Михаил Исаковский и Александр Твардовский. Родившийся в Ельнинском уезде Исаковский в одном из своих последних стихотворений «У новогодней елки» (декабрь 1972 г.) писал:
Никто мне в детстве не дарил игрушек,
Ни разу я на елке не бывал.
В лесу я слушал, но не птиц, а птушек,
Как мой отец пернатых называл.
Актер Зиновий Гердт вспоминал о появившемся на свет в Смоленском уезде Твардовском: «Этот крестьянский человек, в жизни говоривший чуть-чуть с белорусским речением, был непогрешим в прозе и стихах, был аристократичен, будто дворянин двенадцатого колена». Народный артист СССР Гердт хорошо разбирался в «белорусском наречии»: он родился в 1916 г. в уездном Себеже Витебской губернии, при советской власти отошедшем к РСФСР. В 1989 г. Гердт так высказался о своей родине: «Я не совсем из Беларуси, но около. Я родом из Себежа». Белорусские особенности речи местного населения, среди которого будущий артист провел первые 16 лет жизни, были Гердту хорошо известны; в совместных с Твардовским походах в лес за грибами друзья порой разговаривали на этом «речении».
Но саботаж белорусизаторской политики смоленскими властями, напрочь чужаками, и ориентация на близкую Москву, привели не только к быстрому «самообрусению» населения, для которых белорусский язык имел низкий социальный статус и был неперспективным по сравнению с русским, но и к тому, что «третьего укрупнения» БССР так и не произошло.
Эту номенклатурную борьбу против включения белорусских регионов в состав Беларуси следует сравнить с аналогичными формами сопротивления, имевшими место в Витебской и Гомельской (Могилевской) губерниях, которые все же, пусть и не полностью, но вернулись обратно.
Не без горькой иронии «третьим укрупнением БССР» разве что можно назвать передачу в 1964 году нескольких деревень Монастырщинского района Смоленской области из состава РСФСР в состав Мстиславского района БССР. Причиной был вовсе не национальный вопрос, а удобство — до Монастырщины жителям нужно было ехать около 60 км, а до Мстиславля — всего 10 км. При этом Сапрыновичский сельсовет, в который сегодня входят эти деревни, никаким отличительным национальным составом не отличается — по переписи 84% жителей считают себя белорусами.
По мнению исследователя Юрия Борисенка, новаторская монография российских исследователей о белорусизации на Смоленщине — это важный шаг к углубленному изучению процессов коренизации в РСФСР, она ставит немало интересных вопросов, требующих дальнейшей исследовательской разработки.
Для нас же, белорусов, это исследование важно, чтобы понять, как же мы потеряли свое, а также чтобы снова посмотреть на то, что происходит в нашей стране сейчас — не приведет ли сегодняшний саботаж белорусского дела властями к еще более катастрофическим для нации потерям?
«Наша Нiва» — бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬКак собирались ликвидировать советскую Беларусь. План, который умер вместе с его инициатором
Почему Пригожин пробудил воспоминания о Смуте и кому удалось свергнуть власть в России
Из-за секретности как следует не предупредили даже своих. Как ДнепроГЭС дважды взорвали во время войны — сначала русские, а после немцы
«Ненавистный». Что представляет собой Кремль. И чем необычен Сенатский дворец, который сегодня атаковали беспилотники
Комментарии