В Хатынь через лес и пешком. Как деревенские дети отмечали 9 мая в позднесоветское время
О временах, когда в Беларуси жило еще много ветеранов войны, а у деревенских школьников была на День Победы отличительная традиция, вспоминает историк Александр Пашкевич.
Общий ритуал празднования Дня Победы в Беларуси — не придумка лукашенковского режима. Основа его заложена еще в советские времена, и с той поры если менялась, то только в каких-то деталях, но не по сути. По всей стране в этот день или накануне его трудовые и учебные коллективы возлагают венки и цветы к памятникам советским военным или другим, связанным с войной объектам, которые находятся в их местности, сопровождая все это действие пафосными речами, чаще всего подготовленными по одной методичке. И так было всегда, по крайней мере начиная с того времени, которое я сам помню. А помню я из уже далеких 1980-х годов, на которые пришелся мой период младшего школьного возраста.
В наших Юрковичах на Логойщине местом официального чествования на День Победы всегда была братская могила советских военных, которые погибли в этих окрестностях во время проведения операции «Багратион» в 1944 году и были похоронены на горе, где раньше, до уничтожения в 1930-х годах, стояла деревянная католическая часовня. Вокруг часовни, пока она существовала, было и кладбище, на котором находили вечный покой целые поколения жителей восьми местных деревень, составлявших сначала часть Кораньской, а впоследствии и отдельный Ганявический римско-католический приход.
На моей памяти, правда, других меченых крестами или памятниками могил на этой горе уже почти не было, чудом сохранился только один каменный памятник середины XIX века. Действующее кладбище находится хоть и в непосредственной близости, но уже за пределами Костельной горы. Советская же братская могила в условиях, когда от часовни остался только фундамент, стала на горе доминантой, и именно к ней ученики нашей школы во главе с педагогами ежегодно перед 9 Мая устраивали торжественные шествия. К концу 1980-х они, правда, были совсем короткими, так как школа располагалась как раз напротив этой горы, только перейти дорогу. Впоследствии, однако, для школы соорудили здание дальше, географически даже в другой деревне, соответственно, и шествия стали длиннее.
Был, однако, в те времена один неотъемлемый элемент празднования очередных годовщин, который сейчас невозможен по вполне естественным причинам — обязательное наличие и выступление на этих мероприятиях живого ветерана войны. Не «ряженого», как это часто делается сейчас, а самого настоящего. Ведь ветеранов в нашей окрестности тогда еще, как и по всей Беларуси, было достаточно много. От войны же тогда прошло «только» 40 лет, поэтому многие ее ветераны и просто участники как раз тогда только выходили на пенсию и были хоть уже и пожилыми, но часто еще очень бодрыми. Правда, на школьные мероприятия приходили на моей памяти за все время буквально несколько человек, каждый год одни и те же, поэтому соответственно и поношенные рассказы перед толпой школьникам ежегодно повторялись. Что, несомненно, оказывало влияние на их восприятие.
Когда-то я читал воспоминания архитектора Леонида Левина, как в то время, когда только планировалось создание мемориального комплекса в Хатыни, его впервые туда завезли и познакомили с впоследствии знаменитым на весь СССР Иосифом Каминским, который единственный из взрослых жителей этой деревни сумел спастись из огня. Левина тогда сильно впечатлил рассказ этого человека, который еще не привык к выступлениям перед аудиторией и, соответственно, говорил то, что сам хотел, а не то, что «надо». После же, упоминал Левин, ему не раз приходилось слушать Каминского при всем торжественном антураже уже в готовом мемориальном комплексе, и это было уже совсем не то. Ведь когда Каминский стал штатным рассказчиком, он «обтесался», научился говорить «правильным» языком «правильные» вещи, в результате чего его рассказы потеряли живость и непосредственность.
То же самое можно сказать и о наших штатных ораторах-ветеранах. Один из них, бывший школьный учитель, из года в год рассказывал одну и ту же историю о том, как в самом начале войны возле его родной деревни Ляды — она тоже находится в нашем, скажем так, микрорегионе, — упал сбитый советский самолет, а потом кое-что о своих военных дорогах в строго выдержанном в соответствии с советской пропагандистской концепцией духе. Другой же, хоть сам и не интеллигент, но муж одной из учительниц, вообще посвящал свои выступления прежде всего пафосным славословиям в адрес Коммунистической партии, благодаря мудрому руководству которой только и удалось, мол, добиться великой победы.
В целом же, конечно, это все было уже тогда, по большому счету, отчасти только ритуалом и отбыванием номера. Такое организованное сверху и ежегодно повторяемое по одним и тем же лекалам чествование неизбежно приводило к рутинизации памяти и делало ее чисто казенной. Настоящая же живая память видна на кладбище рядом, где среди других могил есть и захоронения местных жителей, погибших во время нацистских карательных акций.
Кто-то за этими могилами до сих пор ухаживает, приносит к ним цветы, а на детских могилках каждый год можно найти свежие конфеты. Но до этих могил школьников не водили, и о самом их существовании я узнал намного позже, уже во взрослом возрасте.
В детстве же, когда я учился еще в начальных классах, у нас, кроме организованного возложения накануне праздника цветов возле братской могилы, была специфическая местная традиция — посещать на 9 Мая Хатынь. Сложилась она, правда, не из-за какой-то нашей высокой идейности, а из-за относительной географической близости мемориала.
Хатынь с нами, можно сказать, соседняя деревня. Именно поэтому во всех официальных списках погибших в тот трагический день 22 марта 1943-го вместе с хатынцами фигурирует и житель Юркович Антон Кункевич, которого как раз в этот день почему-то угораздило приехать к тому самому знаменитому кузнецу Иосифу Каминскому, чтобы починить что-то из крестьянского инвентаря.
Но в то же время физическое расстояние от нас до Хатыни не такое уж и маленькое — километров 8-10. А между ней и нами — сплошной лесной массив, который и официально, и по-народному сейчас называется Хатынским лесом, а в старых документах проходит как Хатынская пуща или Графщина (так как принадлежал логойским графам Тышкевичем). Хотя сейчас и этот лес активно разрабатывают леспромхозы, он все же остается довольно глуховатым, в его недрах люди встречались и с медведями. А более 30 лет назад, в период, о котором я вспоминаю, он куда больше соответствовал определению «чудо нетронутой природы».
Не знаю, были ли пешие походы в Хатынь «обязаловкой», заставляли ли кого в них ходить без собственного на то желания. Возможно, учителя и выполняли какую-то повинность. Участие же детей было, видимо, все же добровольным: по крайней мере, что касается меня, то не помню, чтобы мне самому идти туда не хотелось, но должен был. На самом деле это было интересное приключение, учитывая то, что в те времена какие-то путешествия за пределы своей окрестности не были для нас слишком частыми.
Поскольку идти было, особенно для маленьких детей, далеко, то выходили мы из дома очень рано. Молодые учителя, которые были не местные и отбывали в нашей школе распределение, в конце деревни расспрашивали бабушек о том, как правильно идти и где повернуть, те объясняли. Это действительно имело смысл, ведь заблудиться в этом лесу, пойдя не той дорогой, было очень просто, а поскольку дороги были только лесные, без никаких указателей, то можно было, ошибившись, пройти много километров и не догадаться, что идешь не туда.
Я не помню, правда, чтобы мы когда серьезно где-то сбились, но сомнения у наших вождей часто возникали, когда долго идешь-идешь, вокруг все время один только лес, а какая-то дорожка нет-нет да куда-то и свернет. Возможность же как-то проверить курс и расспросить людей повторно появлялась только дойдя до Морозовки — единственной совсем небольшой лесной деревни, которая встречалась по пути где-то на полпути. Она к тому времени уже почти вымерла, в ней оставались жить лишь несколько человек.
Что и не удивительно — деревня из-за своего расположения находилась на обочине цивилизации, туда не ходил никакой транспорт, а из Юркович вела только узкая лесная дорога, где не везде можно было даже двум вазам разминуться. Этой дорогой, то цупкой, то песчаной, мы и шли, то поднимаясь на горки, то с них спускаясь. Местность у нас, как и положено в «белорусской Швейцарии», «пересеченная». Ради того, кстати, местные леса на холмах-настоящая Мекка для отечественных — да и не только, — любителей спортивного ориентирования: в 1988 году в этих лесах проходила даже часть чемпионата всего СССР, местом проведения которого официально считался Минск. Сейчас же здесь регулярно проходят чемпионаты и кубки Беларуси.
За Морозовкой местность начиналась еще более глухая, потому что когда в Юрковичи люди оттуда хоть когда ездили, поддерживая через них связь с большим миром, то ездить в Хатынь никакой нужды местным старикам не было. Да и начальство и другие службы к ним заезжали при необходимости с нашей стороны, ведь и до колхоза, и до сельсовета они принадлежали к нашему. Поэтому, пройдя Морозовку, дорога становилась совсем утравелой.
Но вскоре, приближаясь к Хатыни, мы начинали уже в лесу, еще не видя самого мемориала, слышать звуки хатынских колоколов. Значит, уже близко, и это придавало сил. Мне приходилось иногда слышать, что якобы, как только построили мемориал, звук от колоколов был слышен даже и в Морозовке, а после его стихили из внимания на жалобы людей. Но, честно говоря, не слишком верится, что звуки могли так далеко проникать не по равнине, а через холмы и леса. Все-таки и Морозовка не сказать, чтобы у Хатыни совсем под боком.
Из леса наша детская община выныривала с восточной стороны мемориала, и первой изюминкой на нашем пути, не считая нескольких стандартных домов-дымоходов, был, как сейчас помню, колодец, в воду которого люди бросали монеты. Монет в воде было очень много, это впечатляло. И мы, помню, на полном серьезе обсуждали, подведен туда ток, чтобы бить по потенциальным ворам, или за злоумышленниками следят как-то иначе. Просто в человеческую совесть как-то не верилось.
В Хатыни, чрезвычайно в этот день многолюдной, мы проводили пару часов. Успевали обойти весь мемориал, осмотреть в нем все, что было там интересного. И, конечно, не обходилось без того, чтобы попить газировки из автоматов и съесть по одному-два морожных, кому как финансовые возможности позволяли. Мороженое для деревенских детей даже в самом конце существования СССР было лакомством не обыденным: в магазине нашем его никогда не бывало, и только в школьную столовую иногда привозили, когда на дворе был большой мороз. Родители, бывая по делам в Логойске, иногда привозили нам уже растаявший сладкий продукт в банке и мы его тогда ели, черпая ложками. Если же дорывались до возможности отведать его в «естественном» виде, то уже не пропускали ее, где бы она ни случалась.
Дорога назад уже была тяжелее – и физически, и морально. И усталость накапливалась, и эмоциональный пыл угасал. Они были готовы к тому, чтобы вернуться домой к вечеру. Все-таки для ученика начальных классов, каким я тогда был, пройдены 15-20 километров в день, не считая ходьбы по самой Хатыни — нагрузка немалая. Интересно, что однажды после такого похода из недопитого молока на дне бутылки, которую мать дала вместе с другим «полуднем» в дорогу, сбился за время дороги комочек масла.
Так я еще в довольно раннем детстве сходил пешком через лес в Хатынь два или три раза. А после традиция как-то сама собой угасла. То ли учителя-энтузиасты свелись, то ли самим ученикам надоело каждый год совершать одно и то же путешествие — но будучи в средних и старших классах я уже Хатынь не посещал. А на память от тех ранних путешествий остались две большие сувенирные медали: одна из темного металла с изображением знаменитого памятника Каминскому с сыном на руках, а другая — со светлого с изображением хатынского Вечного огня. Потом они, правда, где-то потерялись, но, видимо, при ревизии домашних завалов разного щебня могут когда-то и найтись.
А вот ни одной фотокарточки с тех походов у меня не осталось. То ли их в природе не существовало, ведь фотоаппараты тогда были далеко не у каждого, или кто-то из учителей фотки и делал, но только для себя. Единственные хатынские фото, которые с тех пор сохранились в нашем семейном архиве, сделаны летом 1986 года, когда к нам перебыть лето привезли детей с отцовской Родины на Полесье, которую затронула чернобыльская туча.
Но тот раз мы не ходили туда пешком, а ездили на автобусе, который ездил тогда из Минска через Логойск. И это был, кстати, пока что единственный раз в жизни, когда я лично был в Хатыни, не добираясь до нее через глухой лес с восточной стороны.
Комментарии