Марина Адамович — о муже Николае Статкевиче, семьях политзаключенных и стратегии выживания
Политик Николай Статкевич с 31 мая 2020 года остается за решеткой. В его деле около 170 томов, судить политика будут вместе с Сергеем Тихановским и Игорем Лосиком. Информацию о муже Марина Адамович получает из писем или из новостей госСМИ, которых, в отличие от адвоката, не сдерживает подписка о неразглашении. Она передает в передачах свежие овощи, пытается добиться свидания — для которого, по версии СК, основания отсутствуют — и поддерживает семьи других политзаключенных.
В интервью «Нашей Ниве» Марина рассказала, в каких условиях содержат мужа, как он следит за своим здоровьем, находясь за решеткой, и почему молчание — гибельная стратегия.
«Николай в камере один, он написал заявление о безопасном содержании»
«Наша Нива»: Когда мы договаривались на встречу, вы писали, что засыпаете в 5-6 утра. Почему так?
Марина Адамович: Так уж сложилось. А вы зайдите в фейсбук в 5—6 часов, скиньте любой пост — и вам тут же откликнутся. Сейчас полстраны, кажется, бодрствует. Я вообще сова, но бессонница, конечно, с каждым днем похуже. Так что я теперь ложусь спать, когда Николай там встает.
«НН»: Всё время, в течение которого Николай за решеткой, он в камере один?
МА: Почти всё время. После того как его перевели в Жодино, он написал заявление о безопасном содержании в связи с угрозой, которая может исходить от администрации. Потому что не секрет, что попытки оказывать давление на политических через их сокамерников предпринимались и предпринимаются. И если что-то случается, это обычно списывают на бытовые конфликты в камерах. Если сокамерников нет, то списывать не на кого.
«НН»: Какие у мужа условия?
МА: Я знаю лишь то, что и все. Это кран с холодной водой, дыра в качестве туалета, отгороженная небольшой перегородкой, металлические нары, стол с лавкой и полочка для личных вещей. Знаю, что были времена, когда в камере было очень холодно и Николай спал одетый.
Насколько понимаю, в одной и той же тюрьме находятся и подследственные, и административно наказанные. Николай слышал, как, когда начинали по всем радиоточкам крутить перлы сами знаете кого, девушки пели, чтобы заглушить их, мужчины матерились. Сейчас такая форма патриотического воспитания — крутить либо, извините, дебильные песни, либо «шедевральные» выступления.
«НН»: У Николая в камере есть телевизор. Расскажите, как его удалось передать.
МА: Помню, во время прошлого пятилетнего заключения Николая вышли дневники российского юриста Сергея Магнитского и, читая их, я поняла, насколько деформировано мое сознание. Магнитский фиксировал все нарушения, происходившие за решеткой. Писал жалобы на отсутствие в камере холодильника, горячей воды, телевизора… Мне даже в голову не приходило, что в белорусской тюрьме все это должно было бы быть. Стала выяснять: в российской тюрьме, оказывается, телевизор, холодильник — стандартное оснащение камеры. У нас ничего этого нет.
Телевизор можно передать. Условие — чтобы он был не более 21 дюйма по диагонали, с ресивером и с антенной. Принимают их в определенные дни: на Володарке, кажется, по вторникам и четвергам, а в Жодино по четвергам. И прием ограничен по времени — в определенные часы. Телевизор, конечно, раскручивают, чтобы ничего не вложили. После освобождения или после этапирования, что бывает, к сожалению, чаще, родственники должны забрать телевизор.
Был какой-то период, когда их перестали принимать, сейчас как будто бы возобновили прием. Вы же знаете, что в нашей стране не только победили коронавирус, но и приручили его, и пользуются им в самых разных целях — от запретить передачи до не пустить в суд людей, чтобы не поддерживали политзаключенных, скрыть так называемых «потерпевших» и «свидетелей».
Я называю политзаключенными всех, кто пострадал в результате политических репрессий вследствие после- и предвыборных протестов, независимо от того, признали ли их такими правозащитники. И я абсолютно убеждена, что ни один белорус не сделал ничего, что выходило бы за пределы необходимой обороны или предотвращения другого, намного более тяжкого преступления.
«Молчание — самая гибельная стратегия и для родственников, и для политзаключенного»
«НН»: Вы писали, что когда приносите передачи, встречаете многих людей и не все из них обращаются в СМИ или к правозащитникам, думая, что лучше не поднимать шума. Как вам кажется, какая стратегия лучше — рассказать о себе или молчать?
МА: Я думаю, вы не сомневаетесь в моем ответе и опыте людей, которые давно сопротивляются тому беззаконию, которое в нашей стране происходит. Безусловно, единственное, что может нам помочь, — это гласность. Молчание — самая гибельная стратегия и для родственников, и для человека, который заключен по политическим мотивам.
Некоторых удается прошибить аргументом, что все поменяется. Те ужасающие сроки, которые сейчас людям присуждают, они сидеть не будут. Но когда это все поменяется, то кто первым выйдет на свободу? Те, чье преследование политически мотивировано, о ком гражданское общество знает. Если о вашем ребенке или муже никто не знает, они обязательно будут освобождены, но после того как дойдет до них очередь. Надо же создавать какие-то комиссии, которые будут пересматривать эти дела и приговоры.
Второе, белорусы наконец поняли, насколько они солидарный, достойный народ. И многие хотят помочь попавшим в беду. Это поддержка дорогого стоит — даже если это просто письма: они оказывают сильное воздействие на состояние политзаключенных, на надзирателей, на отношение сокамерников, которые видят, что человек имеет поддержку с воли. Это существенная помощь и семьям — не секрет, что людям шлют бандероли, посылки, деньги переводят.
Люди, которые десятилетиями не замечали, в какой системе живут, запуганы и убеждены, что любая огласка пойдет во вред их близкому или им самим. К сожалению, таких много, и мы даже отдаленно не можем назвать количество находящихся за решеткой людей, чьи родные не выходят на правозащитников. А некоторые еще и тем телевизором живут, думая, что их родственник сам виноват, — я сама такое слышала. Я это слышала в Жодино — но такие родные хотя бы поддерживают если не духовно, то передачами.
«НН»: А как письма воздействуют на сознание надзирателей?
МА: Видите, что сейчас происходит: вся эта публика скрывается. Как бы они ни делали вид, что они герои, крутые, контролируют ситуацию, они страшно боятся, понимают, что общество не на их стороне. Поэтому в судах свидетельствуют Александровичи или Ивановы, выступают в балаклавах или по скайпу. Изменения в законодательство внесли такое, что им уже и внешность можно менять — это не от большой смелости.
Даже если письма не передаются политзаключенному, они все равно приходят в СИЗО. И сотрудники понимают, что если человек под пристальным общественным вниманием, то частичка этого внимания скажется и на них. Особенно, если пойдут свидетельства, что там грубо нарушались права заключенных.
Но я верю, что в любой системе всегда есть люди, которые в меру своих возможностей будут вести себя достойно, не станут нарушать закон. Я всю жизнь на это надеюсь.
«НН»: Николаю много посылок приходит?
МА: Посылок, думаю, нет. По крайней мере он только несколько раз писал мне про бандерольки. Я ведь много раз просила, чтобы этого не делали. Николай имеет огромный опыт, как по возможности сохранить здоровье в этих бесчеловечных условиях, у него достаточно ограниченный набор продуктов, которые он просит. Это преимущественно овощи.
Я обязательно передаю ему перцы, помидоры, редис, огурцы, лук, чеснок, салат, зелень (к сожалению, берут только зеленый лук, укроп и петрушку). Еще сало, кофе, чай. И хлеб — он как бывший военный очень его любит. Что отмечают повсюду, в этих учреждениях плохой хлеб, как будто его по особым рецептам пекут. Никаких сигарет, роллтонов и сухих каш Николаю не надо.
Очень часто, когда люди впервые сидят, они не умеют отличать хорошее отношение сокамерников от попыток сесть на шею. И тогда расходы родственников несоразмерно возрастают. В нормальных условиях на общий стол выделяют какую-то часть, остальное оставляют себе. Но я знаю ситуации, когда, например, жена одного нашего товарища за первый месяц передала ему сигарет на 400 рублей, притом что он сам не курит.
«НН»: Помимо правильного питания, какие еще у Николая способы сохранить здоровье за решеткой?
МА: Он никогда не пропускает прогулки и добивается, чтобы они были в соответствии с правилами внутреннего распорядка. Во время прогулки и в камере он выполняет целый ряд им самим разработанных упражнений на различные группы мышц, занимается гимнастикой не менее трех раз в день. Ему в качестве снаряда нужны только собственное тело и нары.
Адвокаты утверждают, что Николай никак не похож на привычный образ сидельца. И я им верю. Я это раньше видела сама, когда он сидел. Приходишь на свидания — там кабинки, разделенные стеклянными перегородками — и видишь, кто там еще пришел, как они выглядят: молодые ребята без зубов, бледные, с осунувшимися лицами. Как Николай говорит: и рай, и ад мы носим в себе, свой мир выстраиваем сами.
«НН»: Что-то из прессы выписываете ему?
МА: Всё что можно. Но сейчас очень мало чего осталось… Из общереспубликанских выписываю «Белорусы и рынок», «Аргументы и факты», «Новы час», плюс несколько региональных газет и журналов. Ему очень нравится «Наша гісторыя». Выписываю также «Дзеяслоў», «Беларускую думку». Последнюю Николай сначала не хотел, а потом посмотрел, что, кроме передовицы, остальное можно читать — какая-никакая аналитика, экономические обзоры.
В «Дзеяслове» печатался новый роман Владимира Некляева. Николай просил Владимиру Прокофьевичу передать признательность за роман, поскольку что-то с их перепиской плохо.
«Никогда я таким образом жизнь не планировала»
«НН»: За те 9 лет, что муж в общей сложности уже отсидел, какой период был самым тяжелым?
МА: Мне трудно сказать. Были разные времена, не хочу даже возвращаться. Чтобы выжить, нужно смотреть вперед.
«НН»: Какие советы вы можете дать родственникам политзаключенных? Для многих такой опыт впервые.
МА: Многие люди, несмотря на то, что это впервые, очень быстро и достойно приняли ситуацию и имеют свою собственную стратегию поведения.
Безусловно, нужно не отказываться от контактов с людьми и принимать помощь, которую предлагают, потому что это важно не только для родственников, но и для людей, которые стремятся всем сердцем поддержать политзаключенных и их семьи. И быть благодарными — для меня это очень важная стратегия выживания.
«НН»: Вы в фейсбуке как-то в отчаянии спрашивали, а остался ли кто-нибудь еще в Беларуси…
МА: Думаю, это не только меня волнует. Человек волен выбирать, где ему жить, я никоим образом не стала бы осуждать людей, пострадавших, особенно тех, кто попал под самый жесткий молох первых дней после выборов, и тем более людей, которым реально грозило уголовное преследование. Правда, в некоторых случаях для меня загадка, откуда они об этом знали. Мне кажется, черные люди приходят так, чтобы застать врасплох.
У меня тут больше к СМИ вопрос. Бесконечные интервью с уехавшими людьми в стиле: «Нет, я не вернусь, тут же свобода. Ну, если вы в течение трех месяцев победите, то я, может, и вернусь». Такие вещи сильно деморализуют тех, кто остался. По крайней мере, я на это реагирую. И я вижу, что реагирует моё окружение. Это больно, и не способствует подъему и надежде, когда видишь, что все меньше и меньше плеч рядом.
«НН»: Когда в 1990-х вы с Николаем познакомились, могли подумать, что вас ждет судьба жены политзаключенного?
МА: Конечно, нет. Я в принципе была готова к любым поворотам и понимала, что жизнь может подбросить самые невероятные перемены в любом возрасте. Но никогда я таким образом жизнь не планировала.
«НН»: Вы сейчас работаете?
МА: Если мы говорим об официальной работе, то нет. Если говорим об общественной деятельности, то я занята днем и ночью.
Мы с родственниками политзаключенных стараемся объединиться. Прежде всего для взаимной поддержки и помощи нашим близким. В дальнейшем у нас могут быть какие-то более амбициозные планы, но пока это так. У нас есть чат-бот в телеграмме @viazni2020_bot, через который мы приглашаем родственников политзаключенных присоединяться к нам.
У меня есть и другой опыт — группа «Вызваленне», которая была создана в 2010 году после арестов за площадь. Тогда нас было поменьше, и мы были людьми из одной системы координат, ведь это были кандидаты в президенты и члены их штабов. Как бы мы по-разному ни смотрели на кампанию, общее направление у нас было одно и нам было просто понимать друг друга. К тому же нам власти очень поспособствовали: наши родные находились в СИЗО КГБ, и, чтобы мы не мозолили глаза народу, стоя на ступеньках КГБ три раза в неделю, для нас открыли клуб Дзержинского. И мы там уже в тепле разговаривали.
Мы бесконечно обращались в самые разные институции, и европейские, и международные, и внутри страны. Сейчас пока с этим у нас плохо — большая и очень территориально разрозненная группа людей с разными взглядами и жизненным опытом. Но это будет для нас актуально, если ситуация не изменится в самое ближайшее время.
«Не чувствую у режима такой возможности сейчас — торговаться за политзаключенных
«НН»: В одном из интервью вы говорили, что в 2010 и 2015 годах все было понятно. А что было понятно тогда и почему сейчас иначе?
МА: Мне было понятно что делать. Сейчас бесконечное количество самых разных инициатив, которые готовы говорить от имени политзаключенных, и в результате этого хаоса - растерянность. Трудно понять, как все усилия соединить в единый кулак, который бил бы, пока в этой довольно шаткой стенке не появится пролом.
«НН»: В 2015-м, «руководствуясь принципами гуманности», Николаю сократили срок и отпустили раньше. Помните, как это было?
МА: Я бы даже не вспоминала эти слова про «принципы гуманности». Это был результат длительного целенаправленного давления международных структур, правозащитных организаций. Недожали. Николай еще в последнем слове в суде обращался к присутствующим в зале дипломатам: не надо предлагать за нас деньги, не надо выкупать заложников у террористов, иначе будут новые заложники. Ну вот, как в воду глядел.
День выхода на свободу, 22 августа 2015 года, я помню буквально по минутам. Была суббота, и мои подруги пригласили меня в Ушачский район на озёра. Я написала Николаю письмо и поехала через почтамт, чтобы его там вбросить. Мы специально сделали крюк, и… я гордо проехала тот почтамт. И уже выехав из города, упрекала себя. Настолько разволновалась, руки затряслись. Это же на целых два дня позже оно попадет в тюрьму! Это письмо где-то до сих пор лежит дома.
Мы искупались, была такая идеальная тишина, ровная вода, мы сидели на бережке, и в этот момент пришел первый звонок — из Праги от «Радыё Свабода». Они спросили, правда ли это. Я еще не поняла о чём они, но ноги подкосились. Говорю: пока Николай не позвонит, ничего не комментирую. И потом обрушился шквал звонков. Я позвонила нашим хлопцам в Могилев: бегите к тюрьме. Но в тюрьме никто ничего не сказал.
В тот же момент в той же тюрьме был и Николай Дедок. Их вывозили в разных машинах, Дедка повезли на железнодорожный вокзал, Николая — на автовокзал, одного посадили в поезд, другого — в маршрутку.
Вот вам и результат — недожали. Сейчас практически все, кто остался в стране, сидят опять. Только сейчас это всё ещё абсурднее и еще меньшее подобие закона.
«НН»: Когда начнется торг политзаключенными?
МА: Я не знаю. Я не чувствую у режима такой возможности сейчас — торговаться за политзаключенных. Нужно чтобы появился какой-то «стабилизец» — пока им не пахнет. Поэтому я не вижу предпосылок для торга, вопрос идет о дожимании.
Я, честно говоря, на торг не надеюсь. Думаю, что экономика додушит. Режим, который существует в атмосфере тотального недоверия и сопротивления, может, конечно, какое-то время продержаться, попытаться вариант Северной Кореи отработать, но я очень надеюсь, что нет у них на это ни ресурса, ни времени.
«НН»: Как думаете, когда это закончится?
МА: Думаю, это может случиться и завтра, а может тянуться еще и пару лет. Мне даже это не хочется озвучивать, поскольку самой страшно. Но не верю, что он досидит до следующих так называемых выборов.
Верю, что мы намного раньше будем встречать их на воле.
Комментарии