Зоя Белохвостик: Как жить, детей кормить, зубы лечить, платить за квартиру? Участие в сериалах — это необходимость

Ведущая актриса Купаловского и белорусского театра вообще удостоилась звания народной артистки Беларуси, сыграла премьеру «Вешальнікі» и открыла для интервью в газете «Звязда» дверь своей гримерки.

Происхождение из актерской семьи, более девяноста ролей в театре, исполнение Павлинки в течение восемнадцати лет, сотрудничество с Николаем Пинигиным, преподавание в Академии искусств — Зоя Белохвостик, между прочим жена режиссера и художественного руководителя РТБД Александра Гарцуева и мать актрисы Валентины Гарцуевой, стала народной и до официального объявления.

Павялічыць

— Ваши дедушка, отец, муж и дочь связаны с Купаловским театром, и сами вы работаете здесь с 1982 года. Жалели ли вы когда-нибудь, что остались на одном месте и не попробовали что-то другое?

— Нет, никогда. В свое время Купаловский театр был для меня идеей фикс, мечтой, недостижимой Жар-птицей, как в сказке. Он и в самом деле был недоступен, сюда принимали исключительных людей, лучших, «отборных». Поэтому сегодня у нас интересная и разносторонняя труппа. Когда на четвертом курсе меня пригласили в Купаловский играть Павлинку, я даже не знаю, как это выдержала. Ответственность была настолько высокой, что, когда я подходила к театру на репетицию, меня всю трясло. Где-то через год я немного выдохнула и почувствовала, что меня здесь уважают, что у меня есть друзья, а лучшего и быть не может. Я знаю другие труппы и могу сказать, что у нас очень пристойный театр, прежде всего потому, что здесь нет субординации «я мэтр, а ты никто». Старших у нас уважают, как отца, мать, деда, мы, в свою очередь, заботимся о молодежи, можем и пожурить, и пошутить. В Купаловском все очень просто, без кривляния, вычурности, надуманности. Полагаю, из зрительного зала видно, что на сцене — просто хорошие воспитанные люди. Сколько бы ни было у меня разных предложений, и за границу звали, я не могла отсюда уйти, наверное, из-за корней. Кому-то это может показаться плохим, но если корни хорошие, то и дерево нормально держится. Я считаю, у меня прекрасные корни и семья — кладезь талантов и творчества. Моя бабушка тоже была актрисой, мать — пианисткой. Я только не уверена, что хочу, чтобы мои внуки в нашей стране стали артистами…

Возможно, в какой-нибудь другой артистов больше уважают… Но с нашей профессией мы все равно богаче. Никто не может купить то, что нам дается бесплатно, — то счастье, когда ты находишься на сцене и чувствуешь единение с залом. В Купаловском к тому же особая атмосфера. Мой муж (режиссер и художественный руководитель РТБД Александр Гарцуев. — Авт.) на днях пришел на сдачу спектакля и сказал, что в Купаловском чувствует себя как дома. И правда, ведь, отработав здесь тридцать два года, ты вряд ли найдешь другой дом. Здесь мы друг друга поддерживаем, потому что у нас общее дело, а один ты — никто. Скоро нам исполнится сто лет. К этому моменту хочется, чтобы страна поняла, насколько Купаловский важен для нашей культуры. Я бы даже в его честь год объявила.

— Вы свидетель того, как развивался и менялся Купаловский. Что такое театр 1980—1990-х по сравнению с сегодняшним?

— Был период, когда на сцене было черт знает что. Рядом с основательными, прекрасными, эпическими постановками Валерия Раевского шли слабые и безвкусные комедии. Валерий Николаевич, как мог, держал планку театра, а потом пришел Николай Пинигин, и мы постепенно вырулили на то, что называется «и нашим, и вашим». И копеечку заработать, и чтобы что-то высокохудожественное появилось. Откуда у нас кабаре и буржуазные комедии? Ведь мы должны сами себя кормить, но и они культурные внешне, по сценографии, по режиссуре, по актерскому исполнению. Ведь могли быть и некультурными.

— А как 90-е прошли для театра и вас лично?

— Мы работали и работали, а для всех было одно и то же — нищета и бедность. Были пустые залы на прекрасных, тонких, интеллигентных спектаклях. В результате их снимали, ведь зритель не ходил. Помню, как Андрей Андросик поставил очень красивую «Голубую розу» по пьесе «Стеклянный зверинец» Теннеси Уильямса. Занавес открывался, и мы видели на треть заполненный партер. А для актера, когда там пусто, работать невозможно и больно. Спектакль так и ушел, а я его любила. А на какую-то бездарную комедию валом валил народ. Сегодня над нами нет этих ножниц, сейчас, слава богу, все прилично. Залы заполняются, но, конечно, не сами собой: хорошо работает рекламная служба. Как-то ходила смотреть своего студента в одном из театров и была там одной из тридцати или сорока зрителей — это ужас.

— Знаю, что у Купаловского была практика ездить на гастроли по районам. Как это происходило?

— Прекрасно. Например, с «Павлинкой» ехали в Солигорск — там у нас была база. Мы останавливались в гостинице и с этой базы каждый вечер выезжали в какую-нибудь деревню. Дома культуры были разные, по размерам бывали будто гримерки с маленькими сценками. Помню, в одном из таких зданий у нас было выступление, так массовка высовывалась в окна, потому что некуда было даже сесть, не то что танцы танцевать. Зритель сидел на табуретках, и вот так могло быть 25 спектаклей подряд. В сентябре бывало, еще до начала сезона, ехали в какие-нибудь Ушачи, а уже было холодно, поэтому на сцене дышали паром. Это была чудесная культура. Мы приезжаем в шесть или семь вечера, а нам говорят: «Ой, нет, мы не можем, коров еще не подоили». И мы ждем окончания вечерней дойки, идем за домашними яйцами и молоком, кто сальце какое, кто лук берет, а те говорят: «Ой, не надо мне ваших денег». После того как женщины подоят коров, мы играем спектакль и поздно-поздно возвращаемся на базу. Почему мы это делаем, не обсуждалось. Публика приходила с георгинами, дети бегали, бабульки радовались — это же чудо. В определенный момент это стало не нужно.

— Театр же много путешествует. Какая у вас была самая экзотическая страна для гастролей?

— Наверное, самой экзотической был Китай, в прошлом году мы с «Чайкой» проехали с его юга на север. Мы и сегодня ностальгируем о той поездке. Это было интересно, совсем другая планета, мы так и не поняли, что за она. Обычно мы работали в огромных оперных театрах: в Гуанчжоу, например, два раза играли в зале на 1800 мест, и они все были заняты. Я не знала, как мы вернемся в наш крохотный Купаловский и будем здесь играть. Я вообще артист стадиона. Когда я первый раз на стадионе читала Купалу, подумала: «Боже-Боже, почему я не родилась где-нибудь в Греции, чтобы играть в амфитеатре». Когда они аплодировали и кричали что-то на китайском, это очень волновало, те гастроли запомнились на всю жизнь. Больше скажу, иногда они реагировали и воспринимали «Чайку» лучше белорусских зрителей.

Павялічыць

— С мужем вы сейчас работаете в разных театрах. Вы как-то помогаете друг другу в работе?

— Безусловно, только не агрессивно, специально никто не вмешивается в процесс. Мы всегда рядом, я обращаюсь к нему с вопросами, мы обсуждаем, что случилось за день. Когда мы проводим отпуск на хуторе, работа идет общая: у него много литературной работы, так как он из ничего или из чего-то создает пьесы, я тоже что-то читаю, готовлюсь к студентам. И безусловно, мы оказываем влияние друг на друга. На сегодня мы уже одно целое, хотя он совсем другой. Как и дочь — «отдельная личность».

— А у дочери вы чему-то учитесь?

— Да, и вообще у молодежи, я же не из-за денег работаю в Академии искусств. У студентов я перенимаю смелость, которой мне иногда не хватает, они помогают мне не зашориваться и быть на волне, не потерять вкус настоящего и не стать академической закостеневшей теткой. Студенты приходят и всегда какие-то другие, они молодые, любопытные, открытые, правда, бывает слишком. Иногда им кажется, что они открывают «америки», а я им рассказываю, что эти «америки» уже были открыты, например, Всеволодом Мейерхольдом, Александром Таировым или вообще во времена Древней Греции.

— А как вы воспринимаете изменения, которые сегодня происходят с театром, режиссерские концептуальные, пластические поиски?

— Я считаю, например, «Чайку» Николая Пинигина концептуальной историей. Я за то, чтобы все, что может быть, — все было, если оно не оскорбляет и агрессивно не спорит с сутью театра.

— Тогда нужно объяснить, что такое суть театра.

— Я думаю, что суть театра не в подключении головы — это только чувства и переживания. Когда я сижу в зале, должен произойти катарсис — или от светлой, яркой комедии (а комедия вообще сложнее других жанров), или от драматического разрушения человеческого существа. Ты начинаешь играть роль одним, а завершаешь совсем другим — то же должно случиться и в зрительном зале. А голова подключается уже позже. В театре не нужно показывать картинку и что-то разжевывать — я хочу увидеть намек, который, как умный человек, конечно, пойму. Некоторые современные постановки, о которых говорят как об открытии Америки, на самом деле третичные или даже четвертичные и пятеричные. Мы объездили весь мир с «Кровавой Мэри» — вот это был уникальный спектакль, в некотором смысле то самое открытие Америки.

— Важным для актера является момент, когда его куда-то «выбирают», то есть приглашают на роль. Сохранился ли у вас трепет перед этим моментом?

— Сколько бы артисту ни было лет и как бы он себя ни чувствовал в профессии, он болезненно воспринимает, когда не видит себя в афише. Такая странная у нас профессия — нельзя взойти на гору и на ней остаться. Чтобы быть на вершине, даже чтобы просто не откатиться назад, надо все время бежать изо всех сил. Я стараюсь подготовить студентов, чтобы они все правильно воспринимали и в случаях, когда их не выбирают на роль, думали о том, почему они не подходят и есть ли им в спектакле вообще что делать.

— Белорусские актеры, и вы в частности, довольно много участвуют в российских телевизионных проектах. Не жалко ли вам усилий на такого рода работу?

— Нет, к сожалению, не жалко, ведь я за это получаю деньги. При другом раскладе я никогда бы в них не снималась, и многие из нас предпочли бы подождать чего-то другого. Для меня роль без единого слова у Сергея Талыбова (в белорусском фильме 2018 года «Внутри себя». — Авт.) перевешивает все мои предыдущие роли в кино. А что нам делать, как жить, детей кормить, одеваться, лечить зубы, платить за квартиру? Участие в российских сериалах — это необходимость. Среди них есть и приличные, я, например, не жалею, что снялась в «Черной крови», приятно хотя бы, когда режиссер знает, как с тобой работать на съемочной площадке. Ну а где же наши белорусские фильмы?

— Значит, жизнь актера не так красива, как кажется?

— Нет, не так красива. Но я знала, что меня ждет. Просто хотелось бы, чтобы относились к нам немного с большим уважением. Ведь если исчезнет эта мелкая интеллигенция, не знаю, что с нами будет. «Урожай» (новая постановка Купаловского театра по пьесе Павла Пряжко. — Авт.), собственно, и показывает, что нас ждет. До того дойдет, что мы будем гуглить, как пришить пуговицу. Я вижу много замечательных, красивых, умных девушек, которые не могут найти парня, который бы им подходил… это же проблема.

— У нас не хватает мужчин?

— Нет, не хватает тех самых мужчин.

— И наконец, Зоя, я вспоминаю, как свободно вы чувствуете себя в коротком платье в «Ревизоре»… Поделитесь секретом вашей красоты.

— На сцене я во всем чувствую себя свободно, хотя комплексов больше, чем у кого бы то ни было. В жизни, мне кажется, короткое платье я не носила уже лет сто пятьдесят. Я считаю так: назвался груздем, полезай в кузов. У артистов есть как права, так и обязанности. Ты обязан пристойно выглядеть и не имеешь права не работать над собой. Всю жизнь я этим и занимаюсь. Когда здоровье не позволяет бегать или делать планку, стараюсь больше ходить. Хотя работа у нас такая, что не засидишься, и со студентами я тоже бегаю, больше даже, чем они. И наконец, не делать ничего плохого другим и думать только о хорошем — это тоже действует.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0