Режиссер Максим Швед рассказал о профессиональном кризисе и желании найти «нормальную работу»

Со времени премьеры одного из лучших белорусских документальных фильмов современности «Чистое искусство» прошло более пяти лет. Она состоялась в 2019 году на Краковском кинофестивале, а вскоре при полных залах показы прошли и в Беларуси. Сегодня автор «Чистого искусства» Максим Швед признается, что не имеет ни сил, ни желания заниматься документальным кино.

20.07.2024 / 10:08

Максим Швед — белорусский режиссер документального кино. Варшава, Польша. 25 июня 2024 года. Фото: Карина Пашко / Белсат

«Белсат» пообщался с ним, чтобы понять, связан ли уход режиссера из профессии с тем, что белорусское независимое кино сегодня преимущественно в эмиграции и по-прежнему имеет сильно ограниченные возможности.

— Ты написал в Facebook, что «заниматься документальным кино нет ни сил, ни желания». Что случилось?

— В частных разговорах я уже давно на это жалуюсь. Еще в 2020 году, когда не стало Захара Кудина, я много об этом говорил. Помню, на показе «Чистого искусства» на фестивале Docudays меня попросили рассказать о себе, и я сказал, что на самом деле хотел бы заниматься чайным грибом, а не кино. Я чувствовал, что не имею энергии, которой оно требует. Но потом начались протесты, и я понял, что мир требует от меня как раз профессии режиссера.

Сегодня это уже усталость марафонца и не только от кино, но от жизни вообще. И эмигрантская доля, и мировые события требуют много энергии, на фильмы ее не остается.

Тем более белорусские темы — травматические, а это не та работа, от которой можно отключиться после рабочего дня, ты живешь ею постоянно.

— Сегодня такого ощущения, как в 2020-м, что мир требует от тебя твоей профессии, нет?

— Тогда люди, которых я не знал и никогда не видел, начали мне звонить, писать и говорить: сделай нам хоть что-то, нам все интересно, вот тебе деньги. Такого никогда не было ни до, ни после. Конечно, я тогда почувствовал востребованность, а почувствовав такое однажды, потом трудно выбивать себе финансирование.

— А теперь надо выбивать?

— Белорусская тема уже не такая актуальная, даже украинская становится менее интересной. У многих украинских режиссеров похожая ситуация: в твоей стране происходит что-то важное, тебе больно, но чтобы донести это мировому сообществу, нужно танцевать с бубном. Должен признать, это тоже творческий кризис: я не имею что и как сказать. Меня поражает, когда режиссеры, как, например, Лозница, ежегодно выдают то игровой, то документальный фильм. Не каждый так может, в искусстве есть и нерациональная составляющая. В белорусском кино к тому же понимаешь, что ни славы, ни денег, как сказал один из членов жюри когда-то на «Лістападзе», здесь в любом случае не будет.

Максим Швед, белорусский документальный кинорежиссер. Варшава, Польша. 25 июня 2024 года. Фото: Карина Пашко / Белсат

— Фильм «Галасы. Дзе мой край» — таким образом пока твой последний полный метр.

— Мы начали его делать еще в 2020 году, тогда хотелось просто что-то делать, выйти из дому, встретиться с людьми, это был способ функционирования. Сейчас я оторван от матери-родины и такой потребности больше нет, к тому же сегодня делать кино сложнее: трудно найти такую форму, чтобы никто не получит сутки или годы. Но есть у меня незакрытый гештальт — моя американская история. Я ездил на кинорезиденцию в Нью-Йорк, и там со мной произошло то, чего я до сих пор не могу уложить в голове.

— Что там произошло?

— Тогда в Нью-Йорке я встретился со своим другом — до этого мы виделись в 2000-х, он был для меня олицетворением того, какой жизнью я мог бы жить, если бы остался в Америке в 1998-м, когда мы были там вместе. Мы встретились в интересный день — в День независимости США 4 июля, а лукашенковский День независимости — за день до этого. Эта история закончилась печально: я похоронил друга, он умер. Я поехал в Америку монтировать фильм, а сам попал в какое-то немыслимое кино — в нем параллель с Беларусью, Дни независимости, салют над Нью-Йорком, осуществленные и неосуществленные американские мечты. Я понимаю, что если займусь этим материалом, это еще три года времени, усилий и погружения в травматическую тему.

— Как ты сегодня чувствуешь себя с точки зрения возможностей для тебя как для кинематографиста?

— Не так давно я подался на вакансию в пиццерию. У меня есть специальность повара, я закончил училище в Гродно, мне нравится готовить. После отъезда из Беларуси я много с кем жил, и все мне говорили, что я хорошо готовлю. Думаю попробовать «нормальную» работу с нормальным графиком, интегрироваться в Польше, это путь к новому опыту. Возможно, там родится новая идея. Мне кажется, должен быть некий баланс между стоянием на ногах и летанием в облаках. Я же когда-то был бизнесменом — думаю, может, к этому вернуться, ищу, что из накопленных идей можно реализовать.

— Как сегодняшнее белорусское документальное кино может оставаться актуальным, если его почти невозможно снимать в стране?

— Если бы я знал ответ на этот вопрос, не размышлял бы о том, что надо уходить из кино [смеется]. Может быть много ракурсов: белорусы в Беларуси — это одно, эмиграция —другое, место белорусов в мировом контексте, когда происходят такие события, — третье. Можно даже отойти от белорусскости, от травматической темы и делать универсальные истории. Возможно, сейчас делается что-то, о чем мы не знаем: хорошие громкие проекты снимаются долго.

Это вызов для режиссеров — найти какую-то форму, чтобы в этих условиях рассказывать о Беларуси.

За последние два года много возможностей дал искусственный интеллект, опять-таки мы интегрируемся в местные культуры. Я думаю, документальное кино погибнет последним, ведь его смысл — жизнь, живые люди в живых обстоятельствах.

— Твои сомнения по поводу того, оставаться ли в профессии, наверное доказывают кризис белорусского кино.

— Белорусское кино всегда было в кризисе, прямо сейчас термометр показывает наивысшую шкалу. Да, все плохо, но такое уже было и, увы, такого будет много. Человечество в целом в гуманитарном кризисе.

Как человек я должен прежде всего выживать и только потом думать о том, какие у кого от меня ожидания как творца.

При этом в кино появляются новые люди, я вижу в них страсть, которая когда-то была у меня. Они готовы делать фильмы, не думая о фондах и фестивалях, только ради творчества.

— Ты создал проект «Артефакты». Доволен тем, каким он получился?

— Вопрос со звездочкой [смеется]. Я был в новой для себя роли шоураннера, хотя сам до конца не понял, что это значит. Я решал много организационных вопросов, координировал творческий коллектив из приблизительно 10 человек и пытался сделать так, чтобы все серии смотрелись как сделанные одной рукой. Мне понравилось — мы все дожили до конца и пожали друг другу руки. Если говорить о творческой части, как это часто бывает с документальным кино, сначала ты не понимаешь, во что ввязываешься, а потом думаешь, зачем тебе все это нужно и почему было не придумать как-то проще. Но просмотры хорошие, и если судить по отзывам, люди видимо понимают, что ты хотел сделать. И Reform, и фонд, который нас поддерживал, и герои довольны. Думаю, через десять лет этот продукт будет очень классно смотреться — там все структурированное, качественно снятое, интересные люди. Посмотрев пять 20-минутных историй, зритель немного поймет, как мы жили в 2020 году и как рефлексировали на те события в 2024-м.

— У тебя двое детей. Ты бы им советовал профессию режиссера?

— Я бы им точно не отказывал в такой возможности, но сказал бы, что здесь надо хорошенько подумать. Моя дочь сама, без какой-либо поддержки, попала в эту индустрию: когда она работала администратором в хостеле, познакомилась с польским режиссером, который живет в Австралии. Он предложил ей поработать на одном проекте, она ездила на съемки во Францию. А сын пришел в прошлом году на Bulbamovie, посмотрел программу молодого кино, где был и наш с дочерью фильм, и очень вдохновился — сказал, что тоже что-то сделает, потому что с таким уровнем фильмов понимаешь, что даже ты так можешь. Ему 15 лет, он пытается снимать со своим другом, и вполне вероятно, мы от него что-то увидим.

— А что за фильм вы сделали с дочерью?

— Мы сделали экспериментальную ленту из телеграм-кружочков. Во время работы в хостеле, как-то под Новый год, с дочерью случилась невероятная история, и она постоянно записывала об этом своим друзьям кружочки в телеграме. Когда я это увидел, сказал: это кино. Она там сценарист, режиссер и оператор, а я — монтажист, который составил историю, добавил музыки и пару режиссерских решений. Пока я этого фильма нигде не показываю.

— Что это было за время для тебя — с момента, когда ты решил пойти в кино? Не жалеешь о том решении?

— Нет, конечно, не жалею, я вообще не имею привычки жалеть. Я действительно был другим человеком, когда закрыл все свои бизнесы, чтобы заняться кино. Тогда я был очень растерян, так как не имел единомышленников и никому со своей идеей по большому счету не был нужен. А востребованность я почувствовал только когда начал снимать истории о детях с аутизмом и их родителях. Я понимал, что делаю что-то полезное и кому-то это действительно может помочь.

Тогда я встретил своего человека, любимую женщину — она очень меня поддерживала, я стал тем, кем стал, благодаря ей, без нее я бы не состоялся как режиссер.

Она помогла мне продержаться, а потом была Школа Вайды, где при знакомстве мне сказали, мол, вот человек, который будет отвечать за фестивальную жизнь твоего фильма. И я понял, что у меня будет фильм и у него будет фестивальная жизнь. Работа над «Чистым искусством» заняла три года, потом был 2020-й с его востребованностью, и как-то так я доковылял до сегодняшнего дня. Я много узнал о мире и о себе за это время, документальное кино — это вообще кино, которое ты снимаешь о себе.

— Что ты узнал о себе?

— Узнаешь что-то с каждой историей. С Захаром это было об одиночестве и потерянности, которые испытывает художник. Когда я его снимал — очень остро почувствовал, что значит быть художником — и на его примере, и на своем. Каждого героя ты выбираешь неслучайно. Первый мой фильм был о режиссере, который приехал из Калининграда покорять Питер, но судьба привела его в подземелье, где он работал грузчиком. Наверное я на этот круг зашел [смеется].

— Каковы шансы, что даже если ты уйдешь на другую работу, мы в конце концов увидим от тебя полнометражный документальный фильм?

— Шансы, безусловно, есть, я бы сам хотел посмотреть этот фильм. Но надо делать паспорт, сдавать экзамен по польскому языку, думать, как оплачивать жилье. К сожалению, я должен заниматься этими вопросами. Когда я начинал заниматься кино, дал себе пять лет, чтобы что-то получилось, и через пять лет монтировал «Чистое искусство». Надо опять обозначить себе дедлайн, мол, если за три года ничего не рожу — значит, это путешествие закончилось. Самое главное — не индустрия, не деньги, не зрители, а идея, которою ты будешь жить три года. Может, действительно нужно ввязаться в какую драку.

— Ты написал в Facebook, что « заниматься документальным кино нет ни сил, ни желания». Что случилось?

— В частных разговорах я уже давно на это сетую. Еще в 2020 году, когда не стало Захара Кудина, я много об этом говорил. Помню, на показе «чистого искусства «на фестивале «Docudays» меня попросили рассказать о себе, и я сказал, что на самом деле хотел бы заниматься чайным грибом, а не кино. Я чувствовал, что не имею энергии, которой оно требует. Но потом начались протесты, и я понял, что Вселенная требует от меня как раз профессии режиссера.

Сегодня это уже усталость марафонца и не только от кино, но от жизни вообще. И эмигрантская доля, и мировые события требуют много энергии, на фильмы ее не остается.

— Сегодня такого ощущения, как в 2020-м, что Вселенная требует от тебя твоей профессии, нет?

— А теперь надо выбивать?

— Белорусская тема уже не такая актуальная, даже украинская становится менее интересной. У многих украинских режиссеров похожая ситуация: в твоей стране происходит что-то важное, тебе больно, но чтобы донести это мировому сообществу, нужно танцевать с бубном. Должен признать, это тоже творческий кризис: я не имею что и как сказать. Меня поражает, когда режиссеры, как, например, Лозница, ежегодно издают то игровой, то документальный фильм. Не каждый так может, в искусстве есть и нерациональная составляющая. В белорусском кино к тому же понимаешь, что ни славы, ни денег, как сказал один из членов жюри когда-то на «Лістападе», здесь в любом случае не будет.

— Фильм « Голоса. Где мой край « — таким образом пока твой последний полный метр.

— Мы начали его делать еще в 2020 году, тогда хотелось просто что-то делать, выйти из дома, встретиться с людьми, это был способ функционирования. Сейчас я оторван от матери-родины и такой потребности больше нет, к тому же сегодня делать кино сложнее: трудно найти такую форму, через которую никто не получит суток или лет. Но есть у меня не закрытый гештальт — моя американская история. Я ездил на кинорезиденцию в Нью-Йорк, и там со мной произошло то, чего я до сих пор не могу вложить в голову.

— Что там произошло?

— Тогда в Нью-Йорке я встретился со своим другом — до этого мы виделись в 2000-х, он был для меня олицетворением того, какой жизнью я мог бы жить, если бы остался в Америке в 1998-м, когда мы были там вместе. Мы встретились в интересный день — в День независимости США 4 июля, а лукашенковский День независимости-за день до этого. Эта история закончилась печально: я похоронил друга, он умер. Я поехал в Америку монтировать фильм, а сам попал в какое — то немыслимое кино-в нем параллель с Беларусью, Дни независимости, салют над Нью-Йорком, осуществлены и неосуществлены американские мечты. Я понимаю, что если займусь этим материалом, это еще три года времени, усилий и погружения в травматическую тему.

— Как ты сегодня чувствуешь себя с точки зрения возможностей для тебя как для кинематографиста?

— Не так давно я подался на вакансию в пиццерию. У меня есть специальность повара, я закончил училище в Гродно, мне нравится готовить. После отъезда из Беларуси я много с кем жил, и все мне говорили, что я хорошо готовлю. Думаю попробовать» нормальную « работу с нормальным графиком, интегрироваться в Польше, это путь к новому опыту. Возможно, там родится новая идея. Мне кажется, должен быть некий баланс между стоянием на ногах и летанием в облаках. Я же когда-то был бизнесменом — думаю, может, к этому вернуться, ищу, что из накопленных идей можно реализовать.

— Если бы я знал ответ на этот вопрос, не размышлял бы о том, что надо уходить из кино [смеется]. Может быть много ракурсов: белорусы в Беларуси-это одно, эмиграция-второе, место белорусов в мировом контексте, когда происходят такие события, — третье. Можно даже отойти от белорускости, от травматической темы и делать универсальные истории. Возможно, сейчас делается что-то, о чем мы не знаем: хорошие громкие проекты снимаются долго.

Это вызов для режиссеров-найти какую-то форму, чтобы в этих условиях рассказывать о Беларуси.

За последние два года много возможностей дал искусственный интеллект, опять-таки мы интегрируемся в местные культуры. Я думаю, документальное кино погибнет последним, ведь его смысл-жизнь, живые люди в живых обстоятельствах.

— Твои сомнения по поводу того, оставаться ли в профессии, разве доказывают кризис белорусского кино.

Как человек я должен прежде всего выживать и только потом думать о том, какие у кого от меня ожидания как творца.

— Ты сделал проект»артефакты». Доволен тем, какой он получился?

— Вопрос со звездочкой [смеется]. Я был в новой для себя роли шоураннера, хотя сам до конца не понял, что это значит. Я решал много организационных вопросов, координировал творческий коллектив из приблизительно 10 человек и пытался сделать так, чтобы все серии смотрелись как сделанные одной рукой. Мне понравилось-мы все дожили до конца и пожали друг другу руки. Если говорить о творческой части, как это часто бывает с документальным кино, сначала ты не понимаешь, во что ввязываешься, а потом думаешь, зачем тебе все это нужно и почему не было придумать как-то проще. Но просмотры хорошие, и если судить по отзывам, люди разве понимают, что ты хотел сделать. И» Reform», и фонд, который нас поддерживал, и герои довольны. Думаю, через десять лет этот продукт будет очень классно смотреться — там все структурированное, качественно снятое, интересные люди. Посмотрев пять 20-минутных историй, зритель немного поймет, как мы жили в 2020 году и как рефлексировали на те события в 2024-м.

— У тебя двое детей. Ты бы им советовал профессию режиссера?

— Я бы им точно не отказывал в такой возможности, но сказал бы, что здесь надо хорошенько подумать. Моя дочь сама, без какой-либо поддержки, попала в эту индустрию: когда она работала администратором в гостеле, познакомилась с польским режиссером, который живет в Австралии. Он предложил ей поработать на одном проекте, она ездила на съемки во Францию. А сын пришел в прошлом году на «Bulbamovie», посмотрел программу молодого кино, где был и наш с дочерью фильм, и очень вдохновился — сказал, что тоже что-то сделает, потому что с таким уровнем фильмов понимаешь, что даже ты так можешь. Ему 15 лет, он пытается снимать со своим другом, и вполне вероятно, мы от него что-то увидим.

— А что за фильм вы сделали с дочкой?

— Мы сделали экспериментальную ленту из телеграм-кружочков. Во время работы в гостэле, как-то под Новый год, с дочкой случилась невероятная история, и она постоянно записывала об этом своим друзьям кружочки в «телеграмме». Когда я это увидел, сказал: Это кино. Она там сценарист, режиссер и оператор, а я — монтажист, который составил историю, добавил музыканта и пару режиссерских решений. Пока я этого фильма нигде не показываю.

— Что это было за время для тебя-с момента, когда ты решил пойти в кино? Не жалеешь о том решении?

— Нет, конечно, не жалею, я вообще не имею привычки жалеть. Я действительно был другим человеком, когда закрыл все свои бизнесы, чтобы заняться кино. Тогда я был очень растерян, так как не имел единомышленников и никому со своей идеей по большому счету не был нужен. А востребованность я почувствовал, только когда начал снимать истории о детях с аутизмом и их родителях. Я понимал, что делаю что-то полезное и кому-то это действительно может помочь.

Тогда я встретил своего человека, любимую женщину — она очень меня поддерживала, я стал тем, кем стал, благодаря ей, без нее я бы не состоялся как режиссер.

Она помогла мне продержаться, а потом была Школа Вайды, где при знакомстве мне сказали, мол, вот человек, который будет отвечать за фестивальную жизнь твоего фильма. И я понял, что у меня будет фильм и у него будет фестивальная жизнь. Работа над» чистым искусством « заняла три года, потом был 2020-й с его востребованностью, и как-то так я докорольгал до сегодняшнего дня. Я много узнал о мире и о себе за это время, документальное кино — это вообще кино, которое ты снимаешь о себе.

— Что ты узнал о себе?

— Узнаешь что-то с каждой историей. С Захаром это было об одиночестве и утерянности, которые испытывает художник. Когда я его снимал-очень остро почувствовал, что значит быть художником – и на его примере, и на своем. Каждого героя ты выбираешь неслучайно. Первый мой фильм был о режиссере, который приехал из Калининграда покорять Питер, но судьба привела его в подземелье, где он работал грузчиком. Разве я на этот круг зашел [смеется].

Nashaniva.com