Правда ли, что белорусы носят в себе «гены рабства», а украинцы вольнолюбивы от природы?
обсуждайте!
Когда заходит речь о многолетней специфике белорусского политического устройства и разности хода истории последних десятилетий в Беларуси и Украине, то при попытке это все объяснить многие и белорусы, и их соседи склонны к упрощенным трактовкам. Мол, в Беларуси еще в 1990-е сложился персоналистский авторитарный режим, а протесты 2020 года потерпели поражение прежде всего потому, что белорусы — люди с врожденными «генами рабства», а вот украинцы — чрезвычайно вольнолюбивый народ, который свободу ценит превыше всего остального. На самом же деле дело здесь вовсе не в «культурной биологии», пишет Алесь Сантоцкий.
08.08.2022 / 00:41
Когда в 1991 году распался Советский Союз и 15 его бывших республик — кто с большим рвением, а кто с явной неохотой — отправились в самостоятельное плавание, то белорусы абсолютно явственно проигрывали всем своим соседям, в том числе и украинцам, по одному критерию — уровню национального сознания. Белорусское общество было сильно русифицировано — точнее, не так русифицировано, как советизировано.
Национальная идея не находила отклика у большинства людей, собственная самостоятельная государственность воспринималась как нечто фантастическое и даже нежелательное, ведь «без России нам не прожить». В головах людей были сильно закреплены представления, что для того, чтобы государство могло успешно существовать, ему нужно много природных ресурсов, большая территория и огромная численность населения. Беларусь по обоим последним показателям воспринималась как «маленькая страна», так как ее при москвоцентрическом мышлении шаблонно сравнивали с Россией или США, а не с европейскими странами, большое количество которых меньше Беларуси и по территории, и по населению.
Такие настроения, естественно, сильно влияли на будущие перспективы государства, поскольку
для того, чтобы в тех условиях быстро выбраться из кризиса и встать на устойчивый путь развития, нужны были кардинальные экономические и политические реформы, четкое осознание конечной цели и готовность к ней идти, не считаясь с неизбежными личными жертвами. А как раз этого у большинства тогдашнего белорусского общества и не было.
Можно признать, что в 1991 году белорусский народ на самом деле не был готов к независимости, ее идея не была большинством населения пропущена через сердце и выстрадана. Но это было бы полбеды. Настоящей же бедой тогдашней Беларуси было то, что к независимости по сути было не готово не только общество, но и тогдашняя политическая элита республики. Мы помним меткое определение Алеся Адамовича БССР как «белорусской Вандеи». Заслужило же его бэсэсэровское руководство прежде всего за то, что упорно держалось за Советский Союз, даже несмотря на его умирание, до последнего оглядывалось на Москву и боялось ей возражать.
Примечательно, что в этом руководстве и впоследствии не нашлось фактически ни одного человека с действительно соответствующим времени мышлением, который увидел бы в распаде Союза новые возможности и новые карьерные перспективы хотя бы для самого себя. Даже на то, чтобы просто разделить между собой и приближенными людьми то государственное имущество, которым белорусские советские чиновники распоряжались, хватки не хватило. Большая приватизация проведена не была, большинство гигантов промышленности до прихода Лукашенко так и оставались в руках государства, не говоря о природных ресурсах.
Оппозиция во главе с Белорусским народным фронтом как раз имела видение дальнейшего развития и настаивала на решительных реформах с отрывом от Москвы и ориентацией на западный мир, но ее влияния ни в целом в обществе, ни в парламенте, избранном еще в советские времена на лишь частично демократической основе, было недостаточно, чтобы кардинально изменить ситуацию. В результате страна на несколько лет просто зависла между временами, не зная толком, куда ей пойти и податься. Посткоммунистическое руководство страны не имело никакой внятной программы действий, структурные реформы если и начинали проводиться, то запоздало и с оглядкой. А стимулом для их проведения чаще всего было давление непреодолимых внешних обстоятельств, а не собственная политическая воля.
В то же время это все не означает, что тогдашние белорусы, не имея сильного национального сознания и вразумительного представления о своем дальнейшем пути, были принципиальными, идейными противниками демократии и цивилизованной политической жизни.
Такому упрощенному подходу противоречит хотя бы то, что на всем постсоветском пространстве Беларусь дольше всего оставалась парламентской республикой, пост президента наша страна ввела последней из всех. Конечно, мы хорошо знаем, каково было качество того парламента, избранного еще в советское время, и то, что реальная власть в той системе принадлежала больше премьеру Вячеславу Кебичу благодаря наличию у него парламентского большинства. Все это так. Но, тем не менее, формально несколько лет именно парламент являлся высшей властью, а председатель его, Станислав Шушкевич, был до начала 1994 года лицом белорусского народа во всем мире.
И лицо это было очень привлекательно. Не стоит, конечно, идеализировать Станислава Станиславовича как политика: многие претензии к нему со стороны критиков верны. Но даже его противники внутри демократического лагеря признают, что как человеком он был честным и открытым, притом искренне, а не конъюнктурно приверженным демократическим и национальным ценностям. Что подтвердила и его позднейшая биография, уже после отставки.
То, что человек такого склада даже как компромиссная фигура смог продержаться на вершине власти в Беларуси несколько лет, свидетельствует о том, что белорусский народ и тогда не был безнадежен в плане принятия цивилизованных правил игры.
Другое дело, что у народа этого была очень низкая общая политическая культура: высокой ему приобрести было просто негде. А люди с такой культурой мало разбираются в том, как реально функционируют государственные механизмы, склонны верить в чудеса, потому ведутся на обещания популистов, делают свой выбор на эмоциях, «голосуют сердцем». И здесь большой простор для демагогов, наиболее удачливые из которых могут на волне популярности и при удачном стечении обстоятельств прорываться и на самые вершины власти.
В 1994 году у нас произошло именно так. Белорусы тогда совершили едва ли не первый на постсоветском пространстве масштабный электоральный бунт, решительно отказав в поддержке представителю действующей власти — что слабо представляется при «рабских генах». Но при этом выбор альтернативы был совсем незрелый: люди массово проголосовали за человека, который пообещал им чудо, давал простые ответы на сложные вопросы и гарантировал, что счастье наступит без больших усилий с их стороны — надо только дать власть в руки этому человеку, который так просто и убедительно говорит и которому так хочется верить.
То, что белорусское общество тогда этому человеку поверило и вручило ему мандат, несомненно свидетельствует о низкой политической культуре этого общества. Однако при этом, опять таки, не надо думать, что белорусы тогда сознательно вручили Лукашенко мандат на вечное царствование, так как идейно отвергали демократию, выборность власти и контроль над ней. Конечно, это не так. Отчасти люди просто наивно полагали, что это человек «хороший», честный, он же «сам говорил, что вечно не будет», а такие не обманывают. Вот наведет порядок — и уйдет, если народ его больше не захочет. Пока же надо «не мешать» ему выполнить свои обещания. Вон как он резво начал. А если где-то просит поддержать, то надо и поддержать, ведь он же за народ. Поэтому и голосовали за все вслепую, даже не вчитываясь в вопросе на референдумах, не то чтобы задумываться, к чему это все может привести в более далекой перспективе.
А Лукашенко начал действительно резво: менее чем за половину своего первого президентского срока, всего за 2 года и 4 месяца сумел полностью переломать имеющуюся перед этим в стране политическую систему, сконцентрировав всю власть в своих руках не только фактически, но и формально. После 24 ноября 1996 года в Беларуси не осталось ни одной ветви власти, формирование которой прямо или косвенно не зависело бы от Лукашенко. Кого — то он сам непосредственно назначал, на назначение кого-то «давал согласие». Настоящих выборов в стране после того ни одного не было, население играло роль простых статистов даже при формировании состава сельсоветов, не говоря о более высоких уровнях.
1994-1996 годы, когда белорусы сначала поддержали Лукашенко, а после позволили ему узурпировать всю власть — несомненно позорная страница в белорусской истории, хотя были даже в то время проблески в виде Минской весны — 1996. Которая, однако, принципиально ни на что не повлияла.
Потом же чем дальше, тем система все больше шлифовалась, в ней замуровывались даже малейшие лазейки, через которые обществу можно было как-то влиять на политику с использованием легальных механизмов. Если в первые годы еще иногда случалось, что где-то на региональном уровне отдельных оппозиционных активистов могли пропустить в местные депутаты, где они все равно никакой погоды не делали, то со временем голоса просто перестали вообще считать и это стало невозможным даже теоретически. Если, конечно, власть по своим тактическим соображениям не считала нужным для показухи дать мандат кому-то из не очень опасных оппонентов, хотя даже это случалось очень редко.
И как-то раскачать эту, казалось бы, железобетонную и созданную навеки систему было очень трудно. Сделав на волне очарования популистом несколько крупных ошибок, белорусское общество было на долгое время лишено реальных механизмов для того, чтобы их по крайней мере попытаться исправить. Притом что Лукашенко уже после первых своих двух, а тем более трех каденций не был кумиром миллионов белорусов, как часто считают украинцы. Просто от мнения населения в этой системе уже не зависело абсолютно ничего.
Украина белорусского сценария избежала, все три постсоветские десятилетия там существовало не сказать чтобы такая уж всегда демократичная, но по крайней мере конкурентная система. Бывало, правда, что и там обозначались авторитарные тенденции, но всегда их удавалось остановить на более-менее ранней стадии. Но неужели так было только потому, что белорусы — «природные рабы», а украинцы — «вольнолюбцы»?
На самом деле все, конечно, куда сложнее. Ведь так ли уж все было хорошо в начале 1990-х у украинцев, так ли они по своему национальному сознанию и политической культуре отличались от нас? И да, и нет. Одно из главных объективных различий — что Украина по сравнению с Беларусью страна куда более разнообразная, и если говорить о политических настроениях, национальном сознании и геополитической ориентации о ней как едином целом вообще не приходилось говорить. Региональные различия были, конечно, и в Беларуси, но не такие существенные. В Украине же они иногда были просто полярные.
С одной стороны, в Украине были западные регионы, сравнимые по состоянию национального сознания и целеустремленности с балтийскими странами. По итогам всех избирательных кампаний на этой территории видно, что там всегда массово и последовательно поддерживали те политические силы, которые олицетворяли собой европейский выбор. И это практически не зависело от состояния экономики или других подобных факторов. Но это было только там, на Западе. На остальных же украинских территориях многое зависело от изменяющейся конъюнктуры, особенно на Востоке и на Юге.
Об этом свидетельствуют в том числе и цифры. В марте 1991 года на референдуме по вопросу сохранения СССР 82,7% белорусов, как известно, высказались за сохранение этой страны. Но и в Украинской ССР ситуация отличалась не кардинально — здесь за сохранение СССР были 70,2%, притом на такую общую цифру явно повлияло массовое голосование против в западных регионах.
Правда, уже через несколько месяцев, 1 декабря 1991 года, на Всеукраинском референдуме уже 90% украинцев поддержали независимость, и с белорусскими цифрами здесь вообще сравнивать невозможно, так как у нас, как известно, тогда такого плебисцита не проводилось. Но если бы проводился — то вовсе не факт, что и белорусы на той волне тоже не проголосовали бы за независимость, особенно учитывая формулировку вопроса: «Подтверждаете ли вы Акт провозглашения независимости?»
Формулировку такую можно было трактовать широко, и примечательно, что даже в Крыму за независимость Украины тогда проголосовало 54% населения, а в Севастополе — 57%. В Донецкой области за независимость отдали тогда голоса 84% жителей. Учитывая, насколько быстро вскоре жители прежде всего этих регионов стали главной электоральной базой для пророссийских и просоветских сил, можно предположить, что их голосование не было результатом какой-то продуманной и выношенной в сердце позиции, выбор делался скорее под влиянием текущего момента. От самого факта провозглашения самостоятельности ожидали немедленного чуда и решения всех проблем, а к тому же многие явно не думали, что подтверждение этой декларации закончится самым настоящим выходом из СССР.
В любом случае даже сама возможность такого стремительного, в течение всего нескольких месяцев, изменения настроений общества практически на противоположные, свидетельствует о политической незрелости этого общества, отсутствии твердого идейного стержня и возможности легко им манипулировать. Что впоследствии и делалось годами и десятилетиями.
Потому что можно ли сказать, что в то же время, как белорусов подламывал под себя Лукашенко, соседний украинский народ демонстрировал высокую политическую культуру и настоящую государственную мудрость? Что большинство населения Украины твердо видело свою цель и последовательно к ней шло, подобно народам стран Балтии — литовцам, латышам и эстонцам? Что украинцы не велись на популизм и отдавали руководство своей страны только в руки мудрых государственных мужей со стратегическим видением, высоким образованием и глубоким реформаторским потенциалом? Что сами они не хотели получить от своих избранников прежде всего простых ответов на сложные вопросы? И что даже смотреть не хотели в сторону России, а твердо выбрали европейский путь, который устойчиво поддерживался большинством населения?
Каждый, кто следил за Украиной последние 25-30 лет, хорошо знает, что это совсем не так. Да что там сторонние наблюдатели: даже сами украинцы, вспоминая те же девяностые и нулевые, как правило, не будут их идеализировать. Ведь Украина тех времен — царство популизма, коррупции, политической продажности, слияния политики и большого бизнеса, так называемого олигархата. В парламенте и в исполнительной власти всегда было много проходимцев, которые прошли туда не благодаря каким-то своим выдающимся профессиональным способностям, а из-за задуривания голов или просто за деньги. Черный пиар, циничные политические технологии, безответственность и беспринципность исполнительной власти, больше болтовни, чем дела, в парламенте — характерные черты политической жизни Украины девяностых и нулевых.
Из российской орбиты страна выходить тоже не спешила: на выборах 1994-го, проходивших почти одновременно с белорусскими, победа Леонида Кучмы считалась триумфом пророссийских сил. И хотя на деле его правление не стало, вопреки пессимистическим прогнозам, полетом только на одном российском крыле, в окружении второго президента Украины на высоких должностях всегда было немало лиц с четкими пророссийскими симпатиями: достаточно сказать, что в разное время руководителями администрации Кучмы были, например, известные ненавистники всего украинского Дмитрий Табачник и Виктор Медведчук. Да и печально известный Виктор Янукович в политику на общеукраинском уровне пришел как раз во времена Кучмы и даже, как известно, должен был стать его официальным преемником.
Почему же тогда в Украине все три десятилетия, в отличие от Беларуси, сохранялась политическая конкуренция и не произошло прихода к власти национального аналога Лукашенко? Неужели не было общественного спроса на твердую руку?
Спрос то явно был, свидетельство чего — хотя бы многолетние и устойчивые положительные рейтинги Лукашенко в Украине. Да и вообще сама белорусская модель у очень многих украинцев вызывала зависть. И не потому, что они не знали, что Лукашенко диктатор, а в Беларуси нет демократии. Многие просто не видели в этом проблемы, видя, что система работает и дает, как казалось, неплохие результаты — внешний фасад у системы всегда был покрашен хорошо. Да и перед каждыми собственными выборами ожидания у украинцев — притом и «простых», и не совсем, — были обычно очень простыми: вот придет нынешний популярный лидер к власти и поразгоняет, а лучше пересажает всех олигархов, тогда и заживем. Последующие разочарования чаще всего были связаны с тем, что этого как раз не происходило, все катилось дальше той же колеей.
Желание сильной руки, таким образом, присутствовало и у украинцев, да и общая политическая культура общества тоже была не сказать чтобы на высоте. Но все же путем Беларуси Украина не пошла. И причина этого не только в том, что в соответствующий момент не нашлось харизматичного человека с неимоверной жаждой личной власти, хотя роль личности в истории тоже вовсе отбрасывать не приходится.
Главную роль в удержании Украины от скатывания к авторитаризму сыграло все же, видимо, то самое справедливо ненавистное украинцам засилье олигархов, постоянное соперничество между которыми позволяло держать баланс и не допускать перекосов в любую сторону. На что также накладывались и региональные разделения, которые хочешь — не хочешь приходилось принимать во внимание.
У той олигархической модели, которая сложилась в Украине, было явное преимущество для демократического и национального развития страны по сравнению с полной концентрацией политической и экономической власти в одних руках, как это произошло в Беларуси. Ведь олигархов было много, они конкурировали между собой, и в этой конкуренции каждый старался обрести как можно большне политическое влияние, чтобы посредством его проводить свои бизнес-интересы.
Для того, чтобы иметь возможность проводить своих людей в парламент, каждый олигарх должен был бороться за симпатии электората, а соответственно вкладываться в создание подконтрольных себе СМИ. При этом из-за большой конкуренции СМИ эти должны были быть не кондово-пропагандистскими, а профессиональными, с качественным продуктом разных жанров. Соответственно, это давало сильный импульс развитию национальной медиасферы, и отсутствие государственной монополии на то же телевещание дало хорошо о себе знать в переломные моменты, в том числе во время Майданов 2004-2005 и 2013-2014 годов.
В Беларуси же Лукашенко после прихода к власти все основные СМИ, а прежде всего телевидение, сразу же подмял под себя, а альтернативные хоть и не удушались окончательно, но всегда держались под пристальным наблюдением и контролем.
Опять таки, невозможно, участвуя в реальной, а не бутафорской политической жизни, быть над идеологиями. Даже если самого украинского олигарха, как это чаще всего бывало, интересовали только деньги, то подконтрольные ему политические силы должны были занимать в политическом раскладе какую-то свою нишу, то есть быть в большей или меньшей степени правыми или левыми, пророссийскими или прозападными, национальными или «малорусскими». Пусть себе даже больше в риторике, чем в деле. Интересно в связи с этим почитать биографии украинских публичных политиков прежних поколений: многие из них на протяжении своей политической карьеры радикально «переобувались в воздухе», некоторые и не по одному разу. И объясняются такие странные и порой неожиданные политические кульбиты обычно банально — переходом на службу к другому патрону. На чьей телеге едешь, тому и песенку поешь, как говорит старая белорусская поговорка.
Но все-таки благодаря этой конкуренции и те, кто разделял западные ценности реально, а не конъюнктурно, могли что-то из этого иметь: финансовую поддержку, политическое лобби и т.п. Из-за этого и украинский национальный вектор, хотя долгое время и не был мейнстримным, все же не был и в андеграунде, как в Беларуси. Украинский язык хоть на бытовом уровне и не господствовал в масштабах страны, сохранял статус единственного государственного, развивалось украиноязычное образование, национальные культурные проекты могли рассчитывать на поддержку в том числе и со стороны государства. То, чего почти начисто были лишены приверженные национальным ценностям белорусы после прихода к власти Лукашенко.
Регулярно и в Украине предпринимались попытки что-то в этом плане сделать и если не остановить, то по крайней мере замедлить украинизацию. Однако их удавалось не только отбивать, но и добиваться новых успехов. В том числе и просто потому, что со временем тот же украинский язык стал более политической, чем реальной проблемой: людей, которые им просто не владели, становилось все меньше.
Главное же — в борьбе между собой украинских олигархов вперед выбивался то один, то другой из них, но ни один не мог обрести решающего преимущества, чтобы сконцентрировать всю власть в своих руках и просто задушить оппонентов.
Если возникала такая опасность со стороны одного, то другие объединялись и ее отбивали. А потому в стране сохранялась какая-никакая, но демократия или по крайней мере конкурентность. И хотя никак нельзя сказать, что в той системе было настоящее народовластие — народом чаще всего все же манипулировали, — но так или иначе с настроениями людей считаться приходилось. И чтобы на что-то влиять, механизмы у населения существовали, и нельзя сказать, что они совсем не работали. Что хоть исподволь, но все таки способствовало и формированию более высокой политической культуры.
Примечательно, кстати, что и в России, где в результате проведенной приватизации на определенное время сформировалась такая же олигархическая система, десятка с полтора лет существовала подобная если не демократия, то конкурентность. Олигархические кланы, соревнуясь между собой, были заинтересованы в соблюдении демократических механизмов и свободной прессы. И для того, чтобы установить авторитарный режим и поставить все под свой личный контроль, Владимир Путин после прихода к власти должен понемногу, один за другим, разными способами или громить нелояльных Кремлю олигархов, или ставить их в зависимость от себя.
И именно тогда, когда путинский клан поставил под свой полный контроль все ключевые отрасли российской экономики — прежде всего сырьевую, — в стране не стало даже той относительной демократии, которая была при Борисе Ельцине и даже при раннем Путине.
Все к этому, казалось бы, шло и в Украине в 2010—2014 годах. Приход к власти в 2010 году на волне разочарования в идеалах «Оранжевой революции» — поскольку скоро стало понятно, что ее плодами воспользовались только олигархи, а по существу в стране ничего не поменялось — донбасского клана во главе с Виктором Януковичем резко менял расстановку сил. И этот клан был очень решительно настроен на то, чтобы, воспользовавшись временной фрустрацией и растерянностью оппонентов, сделать свою победу не временной, а постоянной.
Можно сказать, что в Украине тогда происходило нечто похожее на то, что у нас в 1994—1996 годах. Там шел явный процесс узурпации государственной власти, только не одним человеком, как в случае Беларуси, а целым кланом. Но все там тоже делалось очень быстро и очень нагло, с нарушениями нередко даже чисто процессуальных моментов. Расстановка на все ключевые должности «донецко-луганских», принятие закона «о региональных языках», подписание нового договора с Россией относительно Черноморского флота, грубые манипуляции при проведении избирательных кампаний, «титушки», часто демонстративное презрение к законам… Тенденция была такова, что если бы удалось начавшиеся процессы довести до конца, то в Украине могло бы быть не больше демократии, чем в Беларуси или России. Но карты спутал Евромайдан.
В дискуссиях между белорусами и украинцами, а часто и белорусов между собой, кстати, часто возникают непреодолимые противоречия из-за того, что неправильно выбираются объекты сравнения.
Украинский Евромайдан 2013—2014 годов сравнивают с белорусским 2020 годом, в то время как более корректное все же сравнение с белорусским 1996-м. Именно тогда у обоих народов сложилась такая ситуация, когда сторона власти напролом пробивалась к узурпации власти, а народ мог ей что-то противопоставить не только на улице, но опираясь в том числе и на часть государственных институций, оппозиционных властному клану.
Белорусы в 1996 году свою битву абсолютно позорно проиграли, украинцы в 2013-2014-м — почетно выиграли. Но очень важно то, что между этими событиями пролегли почти 20 лет, то есть успело смениться целое поколение. И в этом — большая разница. Потому что не факт, что украинское общество образца середины 1990-х смогло бы решительно сказать «нет» «украинскому Лукашенко», если бы он в то время появился. И не факт, что белорусы так же безвольно поддались бы напору со стороны узурпатора, чтобы им пришлось через это пройти не почти сразу после обретения независимости, а через 20 лет хоть и специфической демократии.
Аналогов же белорусского 2020-го в украинской новейшей истории не было, так как не было у них никогда и авторитарного режима не в стадии становления, а консолидированного, замотеревшего, до зубов вооруженного и безжалостно выпалившего огнем всю системную политическую альтернативу.
Вышло так, что белорусский народ на определенном переломном этапе своего исторического развития совершил большую ошибку, за что платит большую цену фактически уже новое его поколение. Но совершение таких ошибок — не исключительное качество белорусов. Ведь в истории пожалуй каждого народа случалось такое, что люди шли за популистами, доверяли свою судьбу людям, не совсем того стоящим или и вовсе недостойным, особенно на начальном этапе строительства государственности. И это вовсе не означало того, что это сам народ такой вот неказистый. Главное — чтобы ошибшись раз, была возможность впоследствии свою ошибку исправить. У украинцев такие возможности постоянно были, и даже если иногда, как во время обоих Майданов, их не хватало и приходилось звать на помощь улицу, она могла опираться на различные системные институты.
А трагедия Беларуси именно в том, что возможности для исправления однажды сделанных ошибок были на долгое время наглухо заблокированы.
Ведь Лукашенко не просто подмял под себя всю политическую систему: в его руках оказались и главные СМИ, и экономический потенциал страны. Оппозиции в этой системе оставались очень узкие ниши, за которыми к тому же пристально следили и не давали им далеко выходить за пределы отведенного гетто. Любые инициативы и любые деятели, которые слишком высовывались и в которых начинали видеть угрозу, сразу же подвергались превентивным репрессиям, инструментов для которых в руках властей было немерено.
Раннее установление диктатуры и отсутствие на протяжении целых десятилетий полноценной политической жизни не означало, однако, что белорусское общество остановилось в своем развитии и внутри него перестали происходить всякие естественные процессы. Страна не была закрыта от мира, люди, особенно молодежь, были мобильны, много путешествовали, были в принципе включены во все мировые тренды. Не имея возможности реализовываться через политику, деловые и инициативные люди направляли свои способности в другие сферы, и даже при всех ограничениях добивались неплохих результатов. Очень многое изменило появление интернета, которое сначала размыло, а после и полностью лишило режим превосходства в информационной сфере, одновременно поспособствовав сплочению и мобилизации тех, кому было с ним не по пути. Результатом как раз и стал тот неожиданный для всех взрыв 2020 года.
По большому счету, все время лукашенковской диктатуры белорусы были хоть и со своими особенностями, но в принципе обычным, безусловно европейским по своему менталитету народом.
Как минимум четверть которого даже во времена расцвета лукашенковской модели, когда она, ориентированная на Россию, позволяла не только выживать, но и получать существенные материальные блага, идейно выступала за ценности западного мира. Просто до поры до времени у белорусов не было возможности настолько ярко это продемонстрировать.
С украинцами же у нас на самом деле сходства больше, чем кажется. Отличались не так люди, как обстоятельства. И то, что после 1994 года наши исторические пути пошли по-разному — трагическое стечение этих обстоятельств, но никак не строгая запрограммированность.