Царская Россия или лукашенковская РБ: где «Нашай Ніве» работалось легче
117 лет назад, 23 ноября 1906 года (10 ноября па старому стилю) вышел первый номер «Нашай Нівы». Уникален ли такой опыт в истории «Нашай Нівы»? Проще ли было родоначальникам этого проекта более ста лет назад, в условиях Российской империи? Можно ли тогдашние условия хотя бы условно сравнивать с теми, в которых работают белорусские журналисты при режиме Лукашенко пусть даже не в последние два года, а в относительно «травоядные» предыдущие?
23.11.2023 / 08:08
Возле редакции «Нашай Нівы», Вильна
«Наша Нива» выходила в Вильнюсе (тогда Вильна) с ноября 1906-го по август 1915 года. Это почти 10 лет в условиях Российской империи последнего этапа ее существования, после революции 1905—1907 годов. Революционный взрыв принес отмену многих прежних ограничений в сфере общественно-политической и культурно-национальной жизни и сделал возможным легальное издание газеты на белорусском языке.
Период реакции, изменивший революционный подъем, некоторые прежние достижения ограничил, но до конца не обнулил. И, как это ни странно, хотя тогдашняя «Наша Ніва», бывало, едва сводила концы с концами материально и бесконечно подвергалась нападкам со стороны идейных оппонентов, непосредственных репрессий со стороны государства за это почти десятилетие было не так много. Самый значимый и известный случай — это арест главного редактора газеты Александра Власова в 1910 году на 2 месяца.
Притом никаких теплых чувств российские власти к «нашанивцам», естественно, не имели. Они однозначно воспринимали «Нашу Ніву» как издание себе враждебное. Как отмечалось в официальной переписке:
«Главные задачи, преследуемые газетой и названным книгоиздательством, сводятся частично к созданию белорусского сепаратизма, частично к слиянию белорусов с поляками, в целях отторжения от России. Для проведения же в жизнь этих политико-националистических устремлений и решено дать белорусскому населению национальную литературу, но с заменой русского шрифта латинским».
Не правда ли, очень похоже на риторику, которой сегодня придерживаются российская и лукашенковская пропаганда?
В Российской империи было «до законов»
Тем не менее, издание существовало и выходило регулярно, хотя за ним пристально следила цензура, которая была в Российской империи одним из основных средств борьбы с идейными оппонентами. Однако цензоры после 1905 года также были не всесильными и должны были подчиняться определенным правилам и ограничениям.
Так, по цензурным «Временным правилам», принятым 26 ноября 1905 года, была отменена предварительная цензура, а запрет любых изданий был возможен только в судебном порядке. Комитеты по печати просматривали издания сразу после их выхода и когда считали, что газета своими публикациями нарушила законы, на нее налагались санкции. Обычным элементом этих санкций был арест уже выданного тиража номера. Это било по изданиям в том числе и материально, так как они уже несли расходы на печать номера, который в конце концов мог и не дойти до читателей.
Но при этом существовали нюансы, которые сдерживали власти от того, чтобы размахивать этим, казалось бы, очень удобным инструментом направо и налево. Главным из них было то, что решение цензоров обязательно должно было быть проведено через суд.
В этом месте нынешний белорусский читатель, видимо, только язвительно улыбнется. И это не удивительно, ведь при лукашенковском режиме, и не только в последние два года, суды полностью подконтрольны исполнительной власти, поэтому по политико-идеологическим делам правды добиться в них невозможно в принципе. Мы все хорошо знаем и никогда не сомневаемся, что если уж дело закрутилось и дошло до суда — то приговор будет обвинительным, вопрос только в его суровости. Притом и суровость приговора определяет на самом деле не судья, он фигура только формальная.
Но переносить нашу сегодняшнюю действительность на Российскую империю начала ХХ века, как ни странно, невозможно. Конечно, тогдашнюю Россию нельзя назвать демократической страной даже после революции 1905—1907 годов, которая открыла многие шлюзы. Однако же и представления об этом государстве как о жестоко репрессивном, при котором никто не мог и пискнуть без немедленных суровых последствий, основывается больше на тех не таких уж и частых периодах, когда, столкнувшись с какими-то внутренними волнениями, государство вводило чрезвычайный режим с военно-полевыми судами и всем тем, что с этим связано. Также в создании такого образа Российской империи имела большое значение сознательная демонизация тогдашних порядков, особенно популярная в советское время.
На самом же деле, все было, если говорить про «мирные», более или менее стабильные времена, не так однозначно.
Хотя Российская империя, конечно, вовсе не была демократической «страной для жизни», в то же время она по крайней мере на заключительном этапе своего существования и не была совсем беззаконной.
Это ни в коем случае не значит, что законы в ней были добры и справедливы. Как раз наоборот, часто они были архаичны, запутаны, противоречивы, беспричинно суровы или просто глупы и абсурдны. И их нарушений, особенно на низовом уровне, хватало тоже, тем более что большинство населения юридической грамотностью вовсе не отличалось и свои права защищать не было готово ни морально, ни материально. Нужно помнить также о характерной для всех времен вездесущей российской коррупции и продажности.
Но при этом законы в Российской империи и не были пустой формальностью. По крайней мере тогда, когда человек знал свои права и готов был их отстаивать,
в той системе не было полицейско-судебного конвейера, при котором тогдашние силовики могли что-то придумать из головы, лишь бы как составить протокол, а в суде на это никто бы не посмотрел и просто вынес заранее написанный приговор, даже не пытаясь в чем-то разбираться и вдаваться в детали. Впрочем, когда «клиентами» судов были люди темные и покорные судьбе, то могло быть всякое — даже так, как в сюжете «Пінскай шляхты». Но
если гражданин твердо решил судиться и имел деньги на путного адвоката, то шансы чего-то добиться в суде у него были далеко не нулевые.
Существовали процедуры, которых, хочешь ты того или нет, все участники тогдашней общественно-политической жизни должны были придерживаться, были конкурентные судебные процессы, на которых важными фигурами выступали адвокаты. Хорошие адвокаты тогда очень ценились, были уважаемыми в обществе и хорошо зарабатывали. Примечательно, что в тогдашней прессе, когда упоминалась фамилия юриста, при нем часто обозначалась его профессия, даже если в тексте шла речь о темах, совершенно не связанных с выполнением им профессиональных обязанностей. Что-то вроде аристократического титула, что свидетельствует о высоком престиже профессии. Ведь эти люди тогда не отбывали номер и не были совсем бессильными: они могли реально выиграть дело, шитое белыми нитками, даже если в его обратном результате было заинтересовано само государство.
Потому, инициируя арест тиража номера того или иного издания, надзорные органы не решали мгновенно проблему, но получали для себя лишнюю проблему. Потому что издание обязательно обращалось в суд, писало жалобы в различные инстанции, в результате чего
и чиновники, инициировавшие дело, должны были готовить много бумаг, доказывая правильность своих действий, притом с отнюдь не гарантированным результатом в свою пользу. Поэтому они этим особо не злоупотребляли, обычно перед тем, как что-то подобное сделать, думали, стоит ли это того.
И если редакция издания включала самоцензуру и сознательно обходила в своих публикациях вопросы, обсуждение которых явно противоречило требованиям законов, или писала об этих вопросах максимально добродушно и обтекаемо, то можно было надеяться, что хоть на газету и будут криво смотреть, но и до брутального ее удушения без всякой причины дело не дойдет.
«Возбуждающей к учинению бунтовщического или изменческого действия»
Как мы помним из истории, первая белорусская газета «Наша доля», которую начали печатать в сентябре 1906 года, сразу приняла весьма боевое направление, из-за чего тиражи подавляющего большинства ее номеров (5 из 6) попали под арест. В конце концов издание должно было вообще закрыться. А вот «Наша Ніва» сознательно стала на более умеренные позиции, и поэтому регулярно издавалась почти 10 лет. Тиражи ее номеров арестовывались за все время лишь несколько раз, три из которых были в 1907 году. И то суд из этих арестов утвердил только два — один в 1907-м, а другой — в 1915-м.
При этом обращает на себя внимание тот достаточно странный факт, что в принципе не такое уж страшное нарушение, за которое судили Александра Власова в феврале 1910 года, было совершено в 1907 году (конфискован №8 «Нашай Нівы» за 24 февраля), а суд состоялся только через три года. С чем это может быть связано? Прежде всего, видимо, с громоздкой судебной системой Российской империи, при которой будничностью была большая волокита. Отдельное следствие по делам проводили не только полицейские органы, но и суды, и это не было формальным. К тому же существовало много кассационных органов, в которые направлялись жалобы на вынесенные решения, в каждом из них образовывались очереди. Некоторые органы находились в Петербурге, и туда стекались многочисленные дела со всей империи. Быстро при такой системе ничего не делалось.
Из-за этого разбирательства даже достаточно простых дел растягивались не на месяцы, а даже на годы. Вспомним, например, другой известный эпизод из нашей национальной истории: народный поэт Якуб Колас участвовал в нелегальном учительском съезде в 1906 году, а был взят под стражу и осужден на три года острога только в 1908-м, то есть через два года. Раньше, видимо, у чиновников просто не доходили до рассмотрения дела руки. А иногда, например, по запутанным земельным и имущественным вопросам бесконечные судебные споры могли вести и несколько поколений рода, да так до конца их и не доводили.
Александр Власов
Дело Власова в 1910 году рассматривали по части 1 статьи 132 Уголовного вложения, по которому судились «виновные в составлении сочинения или изображения, статьями 128 или 129 указанных, с целью распространения или публичного их выставления, если распространение или публичное выставление оных не последовало». Поскольку №8 «Нашай Нівы» за 1907 год был арестован сразу после выхода и, соответственно, до читателей не дошел, то он и подпадал именно под эту статью.
Статьи же 128 и 129, к которым делалась отсылка, предусматривали наказание за чтение или распространение произведений или изображений, «возбуждающих к учинению бунтовщического или изменнического действия», «к ниспровержению существующего в государстве общественного строя», или содержавших «порицание установленных Законами Основными образа правления или порядка наследования Престола». За эти грехи тогдашние законы предусматривали в качестве максимального наказания заключение в тюрьме на срок не более трех лет.
Насколько соответствовало этим формулировкам содержание той статьи, которая предъявлялась Власову? Скажем так, это все выглядит очень натянутым, особенно с позиции сегодняшнего дня. Недовольство властей вызвала размещенная в газете статья «Дума и народ» и, как можно увидеть из мотивационной части приговора, Власов судился за публикацию,
«в которой говорится о том, что для народа необходим полновластный народный совет, долженствующий завести в России новые порядки и новые законы, но это сделается не прежде, чем народ заставит сделать это «одною численностью своею»; что Дума только тогда будет сильна, когда поддержит ее народ, а поддержка его будет знаком, что «не успокоилось движение для разрушения старого строя, что опускается на него топор и что в скором времени останется от него только мокрый след»; что Дума потому земли не дала, что народ не успел восстать; что «слишком долго народу придется ожидать от Думы свободы и земли, потому что она одна этого не сделает разве только народ, по указаниям Думы на равных правах и прямыми выборами соберет депутатов для установления в стране всех свобод и передачи народу всей власти», каковая статья заведомо для него, Власова, является возбуждающей к учинению бунтовщического или изменческого деяния и к ниспровержению существующего в государстве общественного строя».
Та самая статья «Дума и народ», за которую Александр Власов заплатил двумя месяцами заключения в тюрьме
В условиях тогдашней Российской империи, видимо, это не воспринималось совершенно безобидно, когда дело, несмотря на волокиту, пробилось через все барьеры и хоть с большим опозданием, но таки дошло до суда. Тем более, что предварительное рассмотрение судом 27 июня 1907 года, который утвердил предыдущий арест номера с «крамольной» статьей, было не формальным. Об этом свидетельствует прежде всего то, что два вторых номера «Нашай Нівы» (9-й и 12-й за 1907 год), которые также были предварительно арестованы, на том же заседании были «реабилитированы»: суд основания для их ареста признал неверными. Значит, не просто проштамповали, а действительно разбирались и обсуждали.
Оправдан на суде Власов не был, но наказание было относительно мягким: «всего» 2 месяца острога, хотя по этой статье могли дать и 3 года.
Притом, что для современной Беларуси тоже выглядит немыслимым, было принято решение «судебные по делу расходы возложить на осужденного, а при его неспособности — расходы эти принять на счет казны». Власов, видимо, не был настолько несостоятельным, чтобы не суметь эти расходы оплатить самостоятельно, но сам подход очень контрастирует с той практикой, которая существует в сегодняшнем лукашенковском «правосудии»: когда мало того, что человеку абсолютно ни за что дают драконовские тюремные сроки, то на него еще налагают на высосанные из пальца основания огромные штрафы, вешают на него же все судебные издержки да еще и блокируют попытки помочь в их уплате со стороны общества. А материальное состояние человека во внимание вообще не берется.
В любом случае, отсидев два месяца (о суде над главным редактором в «Нашай Ніве» почему-то, кстати, вообще не писали — возможно, не хотели отпугивать подписчиков), Власов продолжил исполнять обязанности главного редактора. Правда, это дело отозвалось эхом через 2 года. В 1912 году, когда газета взбилась на более твердый грунт и начала оказывать все больше влияния на общественную жизнь в крае, ею заинтересовались в самом Петербурге и предписали виленским чиновникам поставить издание под более строгое наблюдение. Власова же намеревались лишить права на редакторство как раз на основании того, что он якобы был осужден по статье, после которой уже не имел права управлять газетой.
Однако атаку и на этот раз удалось отбить, так как Власову удалось доказать, что чиновники просто перепутали статьи Уголовного вложения: на самом деле, он судился по тому, которое не предусматривало запрет на редакторство. Что лишний раз подчеркивает, с одной стороны, российское безобразие, но с другой — что законы тогда все же не были фикцией.
«Заведомо ложные сведения о деятельности правительственных учреждений»
Впрочем, в 1914 году Власов покинул пост сам и передал редакторские полномочия Ивану Луцевичу, более известному белорусскому обществу как поэт Янка Купала. И в том же году началась Первая мировая война, которая для прессы многое изменила. Прежде всего стала действовать предварительная военная цензура, в связи с чем газеты стали регулярно выходить с белыми пятнами. И «Наша Ніва» здесь не была исключением.
А в начале 1915-го газете снова «прилетело» и по гражданской линии. Дело было внешне похоже на прежнее власовское. Виленский временный комитет по делам печати, получив №2 «Нашай Нівы» за 1915 год, усмотрел в находящейся в нем под псевдонимом А. Язмен статье «Думкі» крамольное содержание и принял решение арестовать тираж номера. 3 февраля арест утвердил и суд, а против Янки Купалы было инициировано уголовное дело.
Купалу предлагалось судить по п. 3 п. ст. 10344 вложения о наказаниях за «распространение посредством печати заведомо ложных о деятельности правительственного установления или должностного лица, войска или воинской части сведений, возбуждающих в населении враждебное к ним отношение». По этой статье ему могло грозить заключение в тюрьме на срок от 2 до 8 месяцев, арест на 3 месяца или штраф, не более 300 рублей.
Суть обвинения чем-то похожа на распространенное уже в сегодняшней России обвинение в «фейках». Как докладывали на заседании Виленского временного комитета по делам печати:
«В статье высказывается мысль, что низшие классы в России находятся в совершенно бесправном беспомощном положении и не могут ожидать справедливого и заботливого к себе отношения от правительственной власти.
Так, раненые на войне солдаты, несмотря даже на полную потерю трудоспособности /без ног и без рук/, вряд ли могут по мнению автора статьи рассчитывать на получение «пособия», т. к. для этого необходимы особые хлопоты. Так, дескать, было и после японской войны. Кто поумнее, тот выхлопотал себе пособие, а «многие калеки остались без гроша и пропадают как собаки в сырых и холодных углах».
Затем, и в отношении крестьян, говорит автор, у нас вообще нет справедливости. Если крестьянин окончит даже высшее учебное заведение, то и такому трудно получить хорошее место, тогда как сын чиновника или офицера, хотя бы и недоучка, место получит.
Наконец и в отношении налогов у нас такое же отсутствие справедливости. Ни чиновник, ни офицер никаких налогов не платит. Вообще в России полная противоположность заграничным порядкам: состоятельные классы никаких налогов не несут.
В заключение автор говорит: если бы у нас были такие порядки, как за границей, не пропадали бы мы так.
Таким образом в означенной статье сообщаются заведомо ложные сведения о деятельности правительственных учреждений, возбуждающие враждебное к ним отношение крестьянских масс и нижних воинских чинов».
Статья «Думкі», которая принесла проблемы Янке Купале
Чем закончилось это дело — точно не известно. Скорее всего, ничем. Принимая во внимание неспешность российской судебной системы, она вряд ли могла справиться с рассмотрением дела до осени 1915 года, когда в Вильнюс пришла уже новая власть — немецкая. «Наша Ніва» в связи с этим вынужденно прекратила существование, многие ее сотрудники, в том числе и главный редактор, выехали из Вильни на восток. А Российской империи оставалось существовать всего лишь полтора года.