«Под голову иногда клала обувь, так как не имела ни подушки, ни матраса». Интервью с Натальей Херше — о колонии, муже и непреклонности
О встрече с Робертом за решеткой, соседках, которые тайком покупали ей туалетную бумагу, ставшей для нее кошмаром гомельской колонии и принципах, от которых не отказалась, пообщались с Натальей Херше, которая 17 месяцев провела в заключении.
21.02.2022 / 19:41
Наталья Херше пока почти не фотографируется. Признается, что не привыкла видеть себя такой.
«Меня шокировали туалеты в Гомеле. Это унижение»
«Наша Ніва»: Как эти полтора года в заключении изменили вас?
Наталья Херше: Я считаю, что если изменения и есть, то в положительную сторону. Моя частная жизнь стала для меня более ясной. Что касается режима, для меня он открылся изнутри, сейчас понятны некоторые механизмы, и я до сих пор не примирилась с ними. Но озлобления у меня нет, нисколько.
«НН»: Сильно ли это отразилось на здоровье?
НХ: Думаю, да. Меня ждут в ближайшие недели посещения врачей. Нужно обследовать воспалившиеся суставы в ноге, заняться лечением кожи головы. Но я достаточно занималась спортом за решеткой, по полчаса два раза в день. Поэтому я чувствую себя достаточно хорошо. Конечно, стоит заняться своим питанием, больше протеина потреблять, чтобы наращивать мышцы.
Я с удовольствием теперь завтракаю. Это мой самый любимый прием пищи за день. Мой классический завтрак — овсяная каша с орехами и ягодами, теплое яйцо всмятку, апельсиновый сок, кофе, тост с маслом, мягким сыром и клубничным джемом. Довольно увесистый завтрак получается (улыбается).
«НН»: В Могилевскую тюрьму очень редко попадают женщины. Что это за место?
НХ: Я бы не сказала, что оно было самым худшим.
Больший шок у меня вызвала колония. Я была счастлива, когда комиссия озвучила, что меня отправляют в Могилев, еще не зная, как там на самом деле. Я сказала всей комиссии: «Большое вам спасибо!»
Для меня это было позитивно в том плане, что я покидаю Гомель, где жизнь заключенного насыщена большим стрессом. Человек поставлен в такие условия, что его организм 24 часа в сутки находится в стрессе. Даже если ты спишь — ночью через каждые два часа заходит дежурный и считает людей по кроватям. Некоторые при этом включали свет.
Наталья Херши провела в заключении 17 месяцев
В одной комнате 28-30 спальных мест. Люди ограничены временем — вечером перед сном ты можешь или выпить чай, или умыться — выбирай. Оба эти действия ты не успеешь выполнить.
Меня шокировали туалеты в Гомеле. Это унижение. Восемь унитазов, нет дверей. Есть пару мест, которые занавешиваются, а остальные нет. Хорошо, что там стоит перегородка между ними, но бывали случаи, когда мы друг напротив друга сидим на горшке.
«НН»: Как выглядела камера в Могилеве?
НХ: Было что сравнивать — Володарка, по сути, та же тюрьма, что и в Могилеве. Единственное, я считала, это из разряда люкс, что меня поселили одну в шестиместной камере. Рассматриваю это как позитивные обстоятельства. У меня было достаточно времени, чтобы читать, заниматься своими делами. Я не должна была работать.
Была рада, что даже самый маленький из двориков позволял заниматься спортом — я бегала.
«НН»: Самый страшный день за решеткой — какой?
НХ: ШИЗО — я себе его иначе представляла. В реальности мне никто не собирался оказывать медицинскую помощь в тот же день, как я ее требовала, и вообще не было известно, получиш ли ты ее. Мне было страшно в те моменты — что мое здоровье может прийти в такое состояние, что потребуется более серьезное вмешательство.
«НН»: Как не сойти с ума за полтора месяца в ШИЗО?
НХ: Я была полностью углублена в свои мысли, переживания, прошлое и будущее. Время шло от завтрака до обеда, от обеда до ужина. Очень ждала рассвет.
Спать было невозможно, ведь холодно, у тебя нет ни подушки, ни матраса, только вафельное кухонное полотенце. Под голову я иногда клала обувь, которую там выдавали. Но спать все равно было невозможно, поэтому я занималась спортом. Если ты согреешься за минут двадцать, на столько же после можешь уснуть.
После нескольких дней без нормального сна я днем однажды выключилась, упала и побила голову о нару. Очнулась на полу, шла кровь. Дежурная меня заметила, спросила, в чем дело. Вызвали медицинский персонал. Мне обработали рану… и завели обратно.
«Кочанова со мной не встречалась»
«НН»: Ходили слухи, что в гомельскую колонию к вам лично приезжала Наталья Кочанова. Правда ли это?
НХ: Со мной она не встречалась. Кажется, перед моим отъездом в Могилев она приезжала, но я только потом услышала об этом.
«НН»: А кто-то из высоких чиновников или силовиков с вами встречался?
НХ: После того как я на встрече с послом описала все, что мне пришлось пережить, приехал представитель Генпрокуратуры.
Этот человек был в маске и вел себя очень нервно, все время ее наверх дергал, боялся, наверное, что я его запомню. Но я его запомнила.
Он когда зашел, говорит: «Осужденная Хер… « И видно, его распирает от шутки, которую он придумал.
«НН»: Вам трижды предлагали написать прошение о помиловании. Как это выглядело?
НХ: Первый раз как раз этот представитель прокуратуры и предложил. Но сказал, что для помилования нужно шить форму.
Я ему с улыбкой ответила: «Забудьте, не собираюсь писать, это не про меня вообще».
Прошло несколько дней — приезжает следующий прокурор по моей жалобе. Точнее, он сказал, что проезжал мимо. Он описывал мое будущее: «Вы знаете, что вас отправят в Могилев в тюрьму и вы выйдете через десять лет, если не будете слушаться?»
И в конце разговора намекнул: «Слышал, что политические могут и не шить форму, главное, чтобы они написали прошение о помиловании».
После начальник колонии со мной разговаривал, начальник оперативного отдела пытался убедить. Он не понимал: «У вас такие возможности выйти на свободу, у вас же дети — почему вы не хотите?»
Я хотела на свободу, каждый нормальный человек этого хотел бы. Но мне лично было не все равно, каким образом. Любой ценой — это не для меня. Написать прошение — это предать саму себя.
«НН»: Почему вы настойчиво отказывались шить форму силовикам? В колонии, где твое выживание напрямую зависит от администрации, многие согласились бы с теми правилами, просто чтобы сохранить себя.
НХ: Решение не шить форму я приняла задолго до того, как приехала в колонию. Я об этом объявила в первый же день после апелляционного суда. Отказалась, так как не собиралась своим трудом служить этой власти, соглашаться с той ложью, которую она пропагандирует. Мое решение было неизменным.
Тем более, когда я почувствовала физическое недомогание, находясь в ШИЗО. Тогда я уже вообще не видела смысла соглашаться. То есть ты держалась такой позиции, посидела десять дней в ШИЗО, и теперь будешь шить форму? Получается, ШИЗО тебя исправило? Такого быть не может!
То, что я прошла, это пытки — я иначе это назвать не могу.
В один из дней в перерыве между сроками в ШИЗО в зале прослушивали передачу на тему психологической прочности. Там диктор говорил, что есть случаи, когда человек не ломается и несмотря на то, что позиция, которой он держится, приносит ему физические страдания, он стоит на своем. Я услышала и подумала: это же обо мне.
«Женщины из отряда приобрели мне бумагу и незаметно бросили в мои вещи»
«НН»: Как к вам относились в отряде?
НХ: Сначала женщины не понимали меня. Ведь администрация пыталась через них повлиять на меня. Меня поселили в комнату с женщиной, которая сотрудничала с оперативными работниками колонии и передавала им наши разговоры.
Она пыталась вызвать у меня физическую агрессию. Когда у нас начинался спор, подходила ко мне лицо к лицу и кричала, рассчитывая, что я его ударю. Но я не вступаю в такие конфликты.
«НН»: С кем-то подружиться удалось?
НХ: Дружбы там особо нет. Лучшие отношения, конечно, с соратницами — Ольгой Класковской, Катей Андреевой. С Катей мы меньше общались, так как она позже приехала.
Хорошие человеческие отношения были. Расскажу такую историю. Когда я находилась в ШИЗО, у меня заканчивалась туалетная бумага. А в колонии туалетной бумаги выдается немного на месяц каждому заключенному. Если не хватает, нужно покупать самому. Но я сидела в ШИЗО и не имела возможности закупаться.
Женщины из отряда приобрели мне бумагу и незаметно бросили в мои вещи. Администрация этого ждала. Они впоследствии вызвали этих двух женщин и спрашивали, почему они так сделали. У одной из них было всего три рубля на счету.
Мне бумаги хватило. Но в соседней камере сидела девушка, и я слышала, как она говорила, что у нее бумага закончилась. Дежурная позвонила в отряд, попросила принести — оказалось, у той девушки больше нет. И все.
Я через стенку вмешалась: «Вы понимаете, что это унижение человеческого достоинства?»
«Да, но что я могу сделать», — оправдывалась дежурная.
«НН»: До вас много писем дошло?
НХ: Больше всего доходило на Володарке. В колонии — единицы. Могла быть неделя, что вообще ни одного письма не отдавали, на следующую могли два отдать. В основном — от близкой подруги и от брата. Круг моих корреспондентов был очень ограниченным.
Очень редко письмо от случайного человека попадало. Хотя я получила несколько писем из Германии. Иногда мне отдавали только пустые конверты или чистые открытки, без самих писем.
Однажды дошло письмо от брата, где половина предложения была стерта бритвой. Но на просвет я все равно смогла прочитать. Этот поступок администрации меня в такое увлечение привел. Я написала признательность заместителю начальника тюрьмы, который был председателем цензорной комиссии, за повышение моей самооценки (улыбается). Мол, моей корреспонденции уделяется такое внимание, что я посчитала себя важным государственным деятелем.
«Не знаю, готова ли дать Роберту второй шанс»
«НН»: Вы рассказывали, что к вам в Гомель приезжал Роберт. Произошло ли то свидание, его пустили?
НХ: Да. Я думаю, администрация решила использовать эту встречу, зная, что он за то, чтобы я написала прошение о помиловании, чтобы могла быстрее выйти. Но они же еще меня не знали.
Я не очень хотела этой встречи. Радовалась, конечно, но не знала, как себя буду чувствовать, когда увижу близкого человека, а через четыре часа его снова не будет.
Но все нормально прошло. После этого я провела время в раздумьях — что мне нужно от отношений, взвесила все за и против.
«НН»: Это было до письма, где Роберт порвал с вами?
НХ: До письма, в июле
«НН»: Вы еще верите в настоящую любовь?
НХ: Безусловно, о чем речь (улыбается)! Любовь есть, и это самое главное чувство в жизни человека. Любовь должна присутствовать повсюду.
«НН»: Вы Роберту готовы дать второй шанс?
НХ: Я не знаю…
«Что значит, напрасная жертва? Такой мысли у меня не было»
«НН»: Что помогло выдержать все, что вам выпало?
НХ: Моя вера. В могилевской тюрьме я читала духовную литературу. Не хочу говорить, что я такая благочестивая, но вера всегда присутствовала в моей жизни.
За решеткой я впервые прочитала «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Это меня очень впечатлило.
После я всем представителям администрации советовала: прочитайте, вы узнаете себя. Вообще, цель нашего общества — переосмыслить эти сто лет и осудить если не людей, которые делали это, то их поступки. Только после этого наше общество очистится. Иначе ситуация будет повторяться.
«НН»: В кого у вас такой характер?
НХ: Тоже у себя спрашиваю. Думаю, несокрушимость — это от папы, а бесстрашие — от мамы.
«НН»: Вы после выборов были в родной Орше. Каким этот город увидели?
НХ: У меня он много радости не вызывал. Я не заметила ничего такого, что происходило в Минске. Может, потому что была там всего один день.
«НН»: Сожалеете ли, что ваши полтора года прошли так? Протестов больше нет, ни новых выборов, ни судов над силовиками, которые совершали насилие, не произошло. Закрадывалась ли мысль, что ваша жертва — напрасная?
НХ: Такой мысли у меня не было. Что значит, напрасная? Все имеет связь. Точно, для меня как для личности это не зря — я многое открыла для себя, пересмотрела жизнь.
Вряд ли на свободе у меня хватило бы столько времени и ход моих мыслей развивался бы так, как было в эти семнадцать месяцев. А в плане пользы для общего дела… Я, конечно, была отрезана от новостей, но мне кажется, последствия моего поступка останутся.