«Журналистики в Беларуси больше не осталось». Как живет Катерина Борисевич через год после задержания, суда и колонии
Год назад, 19 ноября 2020 года, задержали журналистку Тут.бай Катерину Борисевич — за статью о том, что Роман Бондаренко в ночь гибели был трезвым. Потом был закрытый суд, приговор на 6 месяцев колонии, долгожданное освобождение. Сегодня Тут.бай разгромлен, признан экстремистским, руководство портала за решеткой, часть сотрудников эмигрировало, часть осталась без работы. Сама Катерина тоже пока нигде не работает — но собирается возвращаться в журналистику. Зачем ей это? Почему она остается в Беларуси? И как живет после всего, через что пришлось пройти?
19.11.2021 / 11:50
«Наша Нива»: Недавно ты опубликовала пост в фейсбуке, что ищешь работу. Насколько успешно? Есть ли предложения?
Катерина Борисевич: Знаешь, меня белорусы очень удивили за последний год, и в этот раз тоже, потому что все хотят помочь. Поэтому предложения поступают разные: и продавать сельскохозяйственную технику или корма, и работа в сфере туризма или ресторанном бизнесе, и в рекламе… Все это очень приятно, конечно, но ведь не совсем моя специализация. С другой стороны, я понимаю, что журналистики в Беларуси больше не осталось, и, наверное, придется менять сферу деятельности.
Пока я решила для себя так: месяц просто смотрю на предложения и потом буду делать какие-то выводы и что-то выбирать, потому что понятно, что работать все же нужно.
«НН»: А из медиа не было предложений?
КБ: Были, даже и из государственных изданий.
«НН»: Какие? «Советская Белоруссия»?
КБ: Нет, другие, не такие известные (улыбается). Но предложения были.
Понятно, что после работы на Тут.бай что-то искать сложно, так как Тут.бай был самым крутым СМИ в Беларуси. Даже если бы ситуация в стране была не такой, как сегодня, мне было бы сложно найти такую же команду, такой же коллектив, такую же работу, от которой бы у меня горели глаза и мне это бы нравилось. Поэтому понятно, что теперь мне придется идти на какие-то компромиссы с собой, если я решила оставаться в Минске и жить здесь.
«НН»: Но готова ли ты идти в госСМИ?
КБ: Нет. Я не готова.
«НН»: Но почему ты решила оставаться в журналистике в это сложное время?
КБ: А какие у меня варианты? По специальности и профессии я журналист. Я работала в этой сфере 15 лет, это то, что я умею делать хорошо и качественно.
Поэтому в каком-то идеальном представлении, я бы хотела и дальше работать журналистом. Но я не знаю, чем закончится моя затея найти работу, потому что надо смотреть на ситуацию реально: журналистики нет на данный момент. Но ведь когда-нибудь она снова появится. Я верю, что она вернется.
«НН»: Не страшно ли возвращаться в профессию, из-за которой в итоге вся эта история с задержанием, судом, колонией?
КБ: Ну, если рассуждать всегда с позиции страха, то тогда и жить не надо. А же я вижу людей, вижу, что многим страшно всё: жить, ходить, работать… И нет же никакой гарантии, что, если я буду работать в другой сфере, чего-либо не случится там. Сегодня ни у кого из нас нет никаких гарантий. Мой выбор сегодня — остаться в Беларуси. Соответственно, я понимаю, что могут быть какие-то последствия. Надеюсь, что их не будет, но, в принципе, я же реалист.
«Если кто-то хочет, чтобы журналистов за решеткой стало больше-для меня это странно»
«НН»: Еще немного о журналистике. О чем бы ты хотела писать в дальнейшем? Как раньше, о судах? Или же отойти пока от острых тем?
КБ: Морально я пока не готова писать судебные репортажи. Я не готова просто переступить порог суда и работать там весь день. Ведь, наверное, мне нужно все же какое-то время, чтобы от этого всего отойти. Да и, как я понимаю, сегодня уже журналисты не ходят по судам и не освещают процессы, этого жанра на данный момент не существует.
Наверное, сейчас, учитывая мою психологическую ситуацию, мне бы хотелось делать истории простых людей, показывать, как много классных, душевных людей осталось в нашей стране, и они продолжают здесь жить. Вот такие истории мне близки.
«НН»: Сегодня в адрес немногих негосударственных СМИ, которые еще работают в Беларуси, нередко летят презрительные комментарии: мол, на границе мигранты, политический кризис, а вы пишете о маринованных огурцах! Как ты относишься к таким упрекам в адрес коллег?
КБ: Могу ответить коротко: сегодня у нас 29 журналистов за решеткой. Мне кажется, это ответ на происходящее в журналистике непосредственно сейчас. Если кто-то хочет, чтобы журналистов за решеткой стало больше — мне это странно.
Несколько месяцев назад я отписалась от всех телеграмм-каналов, поэтому сейчас не читаю новости и очень редко бываю в социальных сетях, это мой осознанный выбор, в том числе, чтобы не читать все эти дискуссии. По-моему, они просто пустые. Каждый человек делает выбор сам. Один решает уехать — и это его выбор. Другой остается здесь — это тоже его выбор. Поэтому все эти рассуждения, кто правильно сделал… Не знаю, о чем тут говорить, если у каждого человека своя история. И многих нюансов мы не знаем.
«НН»: Еще до событий с Зельцером и задержанием Геннадия Можейко не думала ли ты вернуться в «Комсомолку»?
КБ: Нет, до октября я вообще не думала о работе. Только в октябре я поняла, что наконец морально готова что-то делать. До этого я просто приходила в себя, поправляла здоровье, отдыхала. Даже если и были предложения, я их не рассматривала, всем отвечала: спасибо, но давайте подождем. А когда я начала искать работу, «Комсомолки» уже не стало.
«НН»: Как ты восприняла разгром газеты, где проработала много лет?
КБ: Как это можно воспринимать, если все редакции, где я работала, закрыты или признаны экстремистскими? Вот так и воспринимала.
Еще раз говорю: у нас нет никаких гарантий. И я не рассматриваю условное наклонение, не думаю, что будет завтра — иначе можно сойти с ума. Сейчас события я воспринимаю только по факту: что-то случается — и ты тогда это перевариваешь.
Конечно, мне тяжело от того, что редакции, где начинала, где стала журналистом, где я многому научилась, больше не существует. Конечно, мне больно, больно, что и Гена Можейко сидит, и больно, что коллеги из Тут.бай сидят…
В общем, раньше я просыпалась, брала телефон и стартовой страницей у меня стоял Тут.бай, я сразу начинала просматривать новости. Потом заглядывала на kp.by — сайт «Комсомолки». Сегодня — всё. Я открываю телефон и никуда не захожу. Никаких сайтов больше нет, ничего не осталось, и, конечно, это больно — столько лет отдав этой профессии, понять, что ее больше нет. Я не могла представить себе такой ситуации год назад.
«НН»: Если ты отписалась сегодня от всех каналов и не читаешь новости, за чем следишь, что смотришь?
КБ: Единственное, куда могу заходить сегодня, — инстаграм. Это такая отдушина: цветы, путешествия и больше ничего, никаких сложных дискуссий там нет.
Также пересмотрела все выпуски «Скажи Гордеевой». За ней, как за журналистом, я слежу еще с начала 2000-х. Когда я училась на журфаке, Гордеева работала репортером на НТВ.
Смотрю и «ещенепознер» Солодникова. Наслаждаюсь тем, что смотрю чужие интервью и думаю: насколько круто, как это профессионально сделано. И я рада, что хотя бы у наших российских коллег есть возможность заниматься своей любимой профессией.
«НН»: Ты не думала запустить нечто такое же? Что-то на Ютубе, даже без политики, интервью или ролики о культуре?
КБ: А что, у нас кто-то еще остался в стране? На выпуска три хватит, а потом придется куда-то уезжать, чтобы что-то делать и с кем-то встречаться.
«Самое главное для меня — знать, что я дома»
«НН»: Расскажи, почему ты решила остаться в Беларуси, особенно после всего, через что тебе пришлось пройти.
КБ: На самом деле, этот вопрос у меня вызывает наибольшее раздражение, так как на него отвечаю почти ежедневно.
Это мой выбор. Во-первых, я здесь родилась, мне очень важно быть рядом с дочкой, иметь возможность приехать в свою деревню, обнять родителей, бабушку. Мне важно встретиться с теми, кто здесь остался — а это уже не так много людей. И главное для меня — понимать, что я дома. Это самое главное для меня — знать, что я дома. Я полгода за решеткой видела во сне маршруты по Минску, по деревне, по стране, и, наверное, странно мечтать об этих маршрутах, а потом — выйти и уехать.
«НН»: Но фактически сейчас перед тобой выбор: либо остаться в профессии, либо остаться дома?
КБ: Наверное. Но и то, что делают те, кто уехал, — это тоже не журналистика. Все, что ты делаешь по телефону, в отрыве от страны, не находясь здесь, не понимая, чем и как живут люди, это совсем не та журналистика, которой мы занимались год назад.
Но чисто психологически некоторые моменты меня напрягают: например, возле дома стоит какой-то черный микроавтобус. Я понимаю, что это просто чей-то соседский бус, но все равно возвращаюсь мыслями в ноябрь прошлого года.
Ведь этот бус стоит на том же месте у детской площадки, где год назад стоял подобный бус, куда меня посадили. И конечно, когда я впервые увидела этот соседский бус, я испугалась: было темно, а тут такой микроавтобус, какие-то люди в черном у подъезда… Оказалось, что люди в черном — просто соседи, но первые дни я возвращалась домой соседними дворами, чтобы не видеть тот бус, а теперь научилась проходить возле него.
Но это, наверное, такая цена моего поступка и решения остаться здесь.
«НН»: Твоя дочь же хотела связать судьбу с журналистикой тоже? Что она будет делать?
КБ: Да, дочь — студентка журфака. Но о ней говорить пока рано, думаю. Дочь только на втором курсе, надеюсь, что у нее есть еще время, чтобы что-то решить или передумать. Здесь я решение оставляю за ней.
«НН»: Извини за вопрос, дочь же хотела бросить учебу, когда ты была за решеткой?
КБ: Ей было тяжело, конечно. Когда у тебя забрали мать и ты осталась совсем одна… Ей было непросто, были такие попытки, но все ее поддержали, и за это я очень благодарна и ее друзьям, и моим, и преподавателям дочери. И она все же осталась учиться.
«НН»: Дочь об эмиграции не думает? Или, может, советует тебе уехать?
КБ: Моя Даша — патриот, всегда им была. Мы с ней очень много путешествовали до ковида, объехали много стран. И помню, когда возвращались, дочь всегда говорила что-то вроде: в Риме прекрасно, но как классно оказаться дома в Минске!
Ощущение, что она дома, что она на месте, у дочери вызывает только Минск.
«НН»: Зная заблаговременно, что придут, ты бы уехала все же прошлой осенью?
КБ: Еще раз повторю: очень не люблю это условное наклонение.
Но уже в сентябре 2020-го уезжали некоторые журналисты. И если я осталась в ноябре — значит я осталась.
«Просто забыть — я не могу. За решеткой остаются мои близкие люди»
«НН»: Вообще, часто вспоминаешь задержание? Или суд?
КБ: В каких-то кошмарах ночных вспоминается первый день или то, как везут по этапу. Первый день был самый тяжелый и страшный. Момент задержания и всё, что потом происходило, — — это было самое страшное. И теперь наступает ноябрь — и ассоциации катятся сами собой, ты их остановить не можешь.
А когда я иду на Володарку с передачами, то стараюсь вспоминать что-нибудь более-менее позитивное из того, что было в камере, потому что мне важно, чтобы девушки, которые там остались, видели, что я рядом.
Это важно, когда в камеру протягивают бумажку и там написано, кто принес передачу. Это значит, что с человеком все хорошо, он в Минске, он не болеет, у него есть возможность прийти с передачей. В СИЗО это реально бесценные моменты, которые приносят радость.
Поэтому просто забыть я не могу. За решеткой остаются мои близкие люди. Я постоянно пишу письма, ношу передачи, отправляю посылки. Если думать, что я вышла 19 мая и всё, что было, перечеркнула, то так не произошло и не произойдет. Я продолжаю поддерживать тех, кто остается за решеткой.
«НН»: Когда проходишь мимо Володарки или милиционеров на улице, как-нибудь рефлексируешь?
КБ: На Володарку я смогла пойти не сразу. Первые пару недель я понимала, что не хватает сил туда идти, просто не могу. И решила через себя не переступать.
Потом уже смогла, пошла, посмотрела. Не могу сказать, что это самое приятное в жизни — ходить на Володарку с передачами, особенно зная, что происходит с той стороны. Помню, как однажды шла и уловила очень странное чувство: с одной стороны, я иду по катакомбам Володарки, мысленно прохожу маршрут, который я очень хорошо знаю, от камеры до КПП, как меня возили на суд. А с другой стороны, я иду по городу, я на свободе, вижу солнце, небо, свободно дышу… Очень странное чувство, очень такое двоякое. И от него не так просто избавиться.
«НН»: Не страшно, когда слышишь звонок в дверь?
КБ: Ну, как сказать (улыбается). Недавно соседи мне позвонили. Настолько напугали, что я начала лихорадочно думать, какие сапоги мне обуть, чтобы было тепло и удобно в камере. Поэтому есть такое, да.
«НН»: Какие-то сожаления испытываешь? Что, может быть, не стоило писать ту статью?
КБ: Нет, их никогда не было. Это пустые и бессмысленные сожаления, которые не приводят к хорошему. Всё, что я делала, — выполняла свою работу. Это был такой же текст, как и все остальные. Поэтому о чем мне жалеть? О том, что я делала своё дело?
Говорю же, я все воспринимаю по факту. Это произошло, и дальше с этим надо жить и разбираться. А думать: «Зачем я это сделала?» — таким вообще не занимаюсь и не ставлю перед собой такие вопросы, чтобы просто не загонять себя в состояние какой-то бесконечной рефлексии.
«Люди и по сей день подходят на улице, говорят мне спасибо»
«НН»: Чувствуешь себя жертвой или героем?
КБ: Есть некоторые внутренние моменты, которые не хочу выносить на публику. Но скажу, что люди и по сей день подходят на улице, говорят мне спасибо, пишут мне в социальных сетях и просто поддерживают. И это очень приятно, когда просто видишь: то, через что ты прошел, откликается в чужих тебе людях. Видишь, как они искренне хотят помочь или хотя бы просто сказать доброе слово. Поэтому не скажу, что ощущаю себя героем, но повышенное внимание я чувствую.
«НН»: Были ли такие знакомые, которые перестали поддерживать с тобою общение?
КБ: Нет. Все, кто был рядом, все остались со мною. А число новых людей еще и увеличилось. Меня поддерживали герои моих публикаций, они писали мне письма, пока я была за решеткой, с некоторыми я виделась после выхода. Им важно было просто меня увидеть, просто обнять.
«НН»: Воспринимаешь ли эти полгода как какой-то полезный опыт? Или же как просто выброшенное время?
КБ: Как это может быть полезным опытом? В чем это может быть полезным? Я и раньше говорила, и сейчас говорю: полгода жизни не собиралась никому отдавать и не хотела, чтобы это время я проводила «где-то там». Я бы спокойно обошлась без знания того, как люди сидят в тюрьме, как там выкручиваются, обошлась бы без знания того, например, что масло можно нарезать ниткой, а греться пластиковой бутылкой.
«НН»: Ты религиозный человек?
КБ: Да, я православная.
«НН»: Думала ли ты, за что тебе это всё, за что Бог посылает испытания?
«КБ»: Нет. Это просто стечение обстоятельств. Если говорить, верю ли я в справедливость, то жизнь очень непредсказуема. И не всегда ты получаешь что-то за что-то или получаешь испытания, поскольку чего-то не понимаешь в жизни. Так просто получилось, и всё. Искать виновных, загоняться, искать ответы на вопросы, наверное, не стоит. Полагаю, ответов я не найду. Это было стечение обстоятельств, никто не знал, что так произойдет, на моем месте мог быть любой журналист Тут.бай, который бы взял тему. И всё.
«НН»: Вера помогает держаться за решеткой?
КБ: Я не молилась там. Это был мой выбор. Как-то было проще пройти через всё это самой и с поддержкой близких и людей в камере. Поэтому этот путь я проходила сама.
«НН»: Последний вопрос о религии: простила ли ты людей, которые задерживали, выносили приговор?
КБ: У меня никто прощения не просил.
«НН»: Чувство страха остается сегодня в той или иной степени?
КБ: Да. Не скажу, что оно овладело моей жизнью или влияет на мое состояние или настроение, но оно есть. Может, если бы я вернулась на работу, всё пошло бы как раньше. Но я вышла, Тут.бай уничтожен, офис опечатан, коллеги сидят или уехали. И делать вид, что ничего не произошло, что вернулась в прежнюю жизнь, — это означало бы себя обманывать.
«НН»: А чего боишься больше всего, извини? Не найти работу? Того, что снова задержат?
КБ: У меня нет переживаний, что если не найду работу, то это будет большой бедой. Я уже прошла через такое, что отсутствие работы будет просто рядовой неприятностью.
А так, конечно, боишься повторения этой истории.
«Это сегодня для меня главный критерий: я могу гулять, могу смотреть на небо, обнимать близких и я свободна»
«НН»: Что-нибудь изменилось в тебе за этот год?
КБ: Не скажу, что я изменилась как-то кардинально, да и на этот вопрос лучше ответят близкие и друзья. А встречи, чай у родителей в саду я ценила и раньше, нельзя сказать, что начала ценить это после тюрьмы.
Но эти моменты стали восприниматься как-то острее. Понимаешь, что сегодня можно встретиться с человеком, а завтра уже неизвестно, получится ли.
Поэтому если раньше всегда встретиться было тяжело: работа там, то-сё, всё как-то переносилось, — то сегодня люди легче идут на контакт. Как-то больше ценится момент живого общения, и теперь о встрече договариваешься буквально за десять минут.
А так… Изменилось ли что-то? Обозлилась ли я на свет? Точно нет. И нет у меня никакой ненависти ко всем. Как раньше я любила цветы на Комаровке, так и сейчас хожу туда, разговариваю с бабулечками, получаю от этого большое удовольствие. И продолжаю наслаждаться жизнью — она сегодня другая, но все равно это жизнь. Она моя и она мне нравится хотя бы тем, что я на свободе. Это сегодня для меня главный критерий: я могу гулять, могу смотреть на небо, обнимать близких и я свободна.
«НН»: А как не дать ненависти овладеть собой? Особенно когда сейчас она открыто транслируется государственными СМИ. И когда ежедневно долетают новости об очередных задержаниях и судах.
КБ: Я просто не смотрю государственные СМИ. И я всегда говорю, что мы должны поддерживать тех, кто остается за решеткой. А если ты в нервном состоянии, в стрессе, ты этого не можешь. Люди за решеткой хотят получать хоть какие-то хорошие известия с воли, это очень важно для них, поэтому это помогает. Когда ты светишься внутренним каким-то своим счастьем — это важно. Я даже и не знаю, как это точно объяснить… Злость — она толкает человека в никуда, и ты парализован: ищешь негатив, ожидаешь проблем, тебе ничего не надо. И ничего не делаешь.
А если ты внутри свободен, то можешь многое сделать и для себя, и для кого-то. А это сегодня очень важно. Вот и всё.
«НН»: Твои родители живут в деревне. Как отреагировали они на это всё? Не высказывали ли им чего-то соседи по деревне, ведь это же электорат действующей власти?
КБ: Со стороны родителей была безусловная поддержка. В деревне никто родителям тоже ничего плохого не высказывал. И я сама, когда приезжаю к ним, никуда не прячусь. Как и раньше езжу на велосипеде, говорю с людьми. И никто от меня не отворачивался, наоборот, говорят, что рады видеть. Какого бы то ни было осуждения я ни разу не почувствовала.
«НН»: Чего тебе сегодня больше всего не хватает по сравнению с «мирной жизнью» до ковида, до выборов?
КБ: Я осталась без работы. Коллеги сидят. Наступила совсем другая жизнь, в которой я стараюсь ориентироваться. Сейчас всё другое, совсем всё. Нельзя сравнивать с тем, что было.
«НН»: Не обращалась ли ты к психологу после выхода на волю?
КБ: Обращалась. Наверное, я просто не все моменты хотела взваливать на близких, поэтому решила, что правильнее это всё «выгрузить» на специалиста, который поможет мне выйти из кризиса. И я ни разу не пожалела, что обратилась за помощью к психологу.
«НН»: После августа 2020 года какие события тебя больше всего впечатлили или шокировали?
КБ: Всё, что происходит. Я не думала, что такое может быть.